Фердинанд Грегоровиус - История города Афин в Средние века

В романах, посвященных Александру, Аристотель потому только и превращается в прирожденного афинянина, что был великим философом, а ведь «мир не обладает иною мудростью, чем какую можно найти в Афинах». Вильгельм Мальмсбьюрийский не сумел придумать лучшей похвалы ученому епископу рочестерско-му Ральфу, как отметить, что он всосал в себя все Афины [235] Totas hausit Athenas. Mon. de gestis Pont. Anglor. Изд. Гамильтона, Лондон 1870, стр. 126. . В этом городе, по замечанию Матвея Париса, предавались занятиям греческие мудрецы, а так как мудрость бессмертна, то отсюда и Афины заимствовали свое имя, ибо оно состоит из частицы отрицательной А и слова thanatos [236] Chron. Majora, V, 286. . Достойной параллелью к этому истолкованию имени является то, которое Гервасий Тильбьюрийский в XIII веке придает афинской академии. Это слово, по объяснению Гервасия, означает печалование народа, ибо ученики Платона избрали место, подверженное землетрясениям, затем, чтобы постоянное опасение обуздывало чувственные их вожделения. Тот же Гервасий истолковывал название «перипатетиков» в том смысле, будто бы ученики Аристотеля известным образом ступали по почве истины. Если только в каком-нибудь западном городе начинали процветать науки, то являлось сейчас же и сравнение его с Афинами. Альфан Монтекасинский, современник Григория VII, в стихотворении, обращенном к епископу Готфриду, словословит Аверси за то, что она свои философские школы сумела сделать похожими на школы превосходнейших Афин.

Как среди западных ученых, так продолжала жить слава Афин и у любознательных арабов, ревностных переводчиков греческих философских и медицинских сочинений. Истари, который составил около половины X века географическое сочинение, упоминает об Афинах, описывая окружность Средиземного моря, которое, по его мнению, омывает Галицию, Францию и Рим, а побережье его тянется от Константинополя до Athinas и Рима. Он утверждает, что Рим и Афины являются местом средоточия румов, т. е. итальянцев и византийцев, а Афины, в частности, служат местопребыванием для мудрости древних греков, где они и оберегают свою науку и философию [237] Текст Истари издан Де Гуэ в Лейдене, 1870. Микэле Амари сообщил мне, что Истари, за исключением Эдризи, — единственный из арабских географов, упоминающих об Афинах, ибо соответствующее место, встречающееся у Ибн-Гаукала, не более как перевод, заимствованный из Истари. Равным образом это же место повторяет Абульфеда (в первой половине XIV в.). Абульфеда ссылается на Ибн-Гаукала и называет Афины Итшаниджа, е. городом греческих мудрецов. В философских сочинениях арабов Афины превозносятся в таком же роде, напр. в Фирист Могамеда-ибн-Ишаг. От арабов вести о славе Афин проникли в позднейшие турецкие летописи Сеадеддина и Хаджи Кальфа. .

5. Прекращение долголетнего общения с константинопольскими ораторами и учеными, его высокоумными друзьями, для афинского архиепископа не вознаграждалось даже и сознанием, что он пребывает в культурной святая святых классической древности, ибо одно уже зрелище афинских развалин способно было навести уныние. Акоминат жаловался, что от гелиэи, перипатос и лицея не осталось и следа; единственно лишь еще ареопаг вздымает вверх свою обнаженную каменную поверхность. Показывают также ничтожные остатки изгрызенных зубами времени камней пестрой галереи, где пасутся бараны совершенно так же, как в Риме блуждали по форуму рогатый скот и козы [238] Речь к Дримису I, 160. .

Единственное преимущество, какое афиняне удержали перед римлянами, было то, что хотя знаменитейшие местности, где разыгрывались в древности исторические события, и превратились в Афинах в развалины, впали в неизвестность и стали чем-то сказочным, но все же они не подвергались такому глубокому унижению, чтобы прославленные классические наименования обменять на клички «Коровье поле» или «Козья гора». Михаил Акоминат мог поставить в заслугу афинянам — правда, не без стыда для них — уж то, что они источник Каллироэ, ареопаг и несколько других местностей хоть именовали по-старому [239] О Каллирое упоминает Акоминат неоднократно, II, 26, 44, 400; то же и о керамике II, 238. В сочинениях Акомината, кроме Гимета, не говорится о горах Педиона: не упоминаются вовсе Ликабетт и Анхесм. . Когда Акоминат взбирался на Гимет, где и по сей еще час уцелел древний красивый монастырь Кайзариани, очаровательное местоположение которого архиепископ описал, словно заправский поэт, он мог утешиться тем, что перед ним вырисовывались вся Аттика, Цикладские и Спорадские острова, «словно на ландкарте», и все селения, пристани и гавани, куда хватал взгляд. С некоторой удовлетворенностью замечает Михаил, что острова Пситталея, Саламин и Эгина носили свои старинные прозвища. Судя по этому, остров Саламин тогда не окончательно еще утратил древнее наименование, хотя уже издавна, быть может, по причине очертания, напоминавшего крендель, он прозывался в народе Кулурис. Удержалось старинное название даже за ничтожным островком Пситталеей, которая прославилась еще со времен Ксеркса и живет поныне в извращенном имени Leipso-Kutuli; находящаяся неподалеку оттуда подводная скала Аталант и поныне называется Таланто [240] Bursian I, 365 и сл. .

К сожалению, Акоминат поименно перечисляет только немногие из древних памятников, которые в его время более или менее сохранились, или не вполне покрылись растительной порослью и мусором; в таком положении находились Дионисиев театр, Адриановы ворота, Олимпиум, Ветряная башня, Одеон Ирода, Стадиум, Пникс, Музей с памятником Филопаппа, храмы, гимназии, колоннады новой Агоры, водопроводы Адриана и Антонина и иные остатки древности, которыми мы восхищаемся поныне. О таких постройках, следы которых не найдены даже и поныне, как, например, Метроон, Пританей, здание Совета пятисот, Помпейон, Элевсинион, академия, вольный и царский портики и древние ворота, Акоминат совсем умалчивает. Ко многим афинским памятникам, как и к римским, народное воображение приплетало предания и сказки. Когда ученый архиепископ в вступительном слове, обращенном к афинянам, называет памятник Лизикрата фонарем Демосфена (о Δημοσθένους λύχνος), то это похоже на то, будто сам он верит в баснословное значение хорегического почетного памятника [241] Существование этого народного прозвища в XII веке показывает, сколь ошибочно Фальмерайер и другие приписывают его албанским переселенцам (Welchen Einfluss и т. д., стр. 51). . Пожалуй, это и есть то знаменитое сооружение, которое сказания об Александре превратили в столб вышиной в 100 футов, водруженный посреди Афин, на котором будто бы горел фонарь, освещая весь город, что и составляло блистательное изобретение Платона. Здесь бессмертный философ рисуется каким-то волшебным охранителем Афин, подобно тому, как эту же роль Виргилий разыгрывает в Риме, а мудрый Аполлоний Тианский в Константинополе.