Фердинанд Грегоровиус - История города Афин в Средние века

Год спустя отомстили норманны за постигшее их избиение, когда король Вильгельм II Сицилийский, поощряемый ко вмешательству в дела Византии партией, враждебной Андронику, принялся опять за осуществление замыслов своих предков на Востоке. Сицилийцы с двумястами кораблей и значительным сухопутным войском осадили богатый торговый город Фессалоники, 24 августа 1185 г. взяли его штурмом и более чем с турецкой жестокостью ограбили и вырезали население. Свидетелем этих ужасов, а затем и их уврачевателем явился благородный архиепископ Евстафий [245] Он подробно описал эти события (в своем сочинении De Thessalonica, capta); отсюда и почерпал Никита материал для своего повествования (в первых главах царствования Андроника). Совершенные норманнами в Фессалониках злодеяния повторились точка в точку при Sacco di Koma. . Но что же могло ожидать несчастный Константинополь в тот день, когда бы на самую столицу обрушилась вся мстительность латинян?

Греция на сей раз, правда, избегла норманнской ярости, но тем не менее сильно была истощена вербовкой войск, сбором корабельной подати и вымогательствами императорских правителей. При все более усиливавшихся притеснениях, падении государственной власти и возраставшем произволе провинциальных правителей Михаил Акоминат пытался облегчить по возможности бедственность Афин. Уже и при Мануиле страдания населения во всех частях империи стали тягостными, когда император для покрытия издержек, вызванных войнами против сербов, венгров и турок, обложил провинции не только налогами, но затеял пагубное нововведение — содержание войск, которые дотоле довольствовались от казны, возложить на города и селения в виде натуральной повинности. Войска, уполномочиваемые на то особыми императорскими грамотами, вторгались в города и села, отымали у граждан и поселян плоды их трудов и даже всю их собственность, так что местные жители обращались чуть ли не в их рабов или же спасались бегством, либо сами наконец вступали в ряды воинов [246] Nicetas. De Mamiele Comneno. VII, cap. 5. .

Стратеги, преторы и пропреторы Эллады и Пелопоннеса (в ту эпоху обе фемы были объединены в административном отношении в одну область) заняли там такое влиятельное положение, какое прежде принадлежало разве равеннским экзархам. Они содержали целый двор военных и гражданских чинов, которые все содержались за счет провинции [247] Ramband, ук. соч., стр. 199 и сл. Свинцовые печати этих пропреторов Эллады и Пелопоннеса помещены у Lambros’a «Афины в конце XII в.» на стр. 25. . Немногие из этих властителей завоевали себе любовь у эллинов, как, напр., милосердый и справедливый Алексей Бриенний Комнен, сын цезаря Никифора и принцессы Анны, который правил греческими городами после 1156 г.; большая же часть правителей, по выражению архиепископа Михаила Акомината, рассеивала над Грецией яд сущей погибели, как некогда над Фессалией спасавшаяся бегством Медея [248] Акоминат I, 177. Его похвальное слово Бриеннию — I, 335. К сожалению, нам неизвестно, в чем претор проявил себя благодетелем Афин. Еще ранее в XI веке какой-то Бриеннии был стратегом фиванским и современником св. Мелетия (Neos Paradeisos, Венеция]о72, стр. 12). .

Этих-то императорских наместников местные епископы приветствовали при первоначальном прибытии их в провинции или при поездках их по краю обычными тогда широковещательными хвалебными речами. Тут до небес превозносились доблести наместников, и каждый из них описывался чуть ли не желанным всей Грецией мессией. В своем Encomium'e, обращенном к Никифору Прозуху, претору Эллады и Пелопоннеса, прибывшему в Афины, когда Андроник I был еще только соправителем юного Алексея, Акоминат взывал к нему со льстивыми словами: «Моя Аттика и некогда золотой град Афины принимают тебя за дар, вымоленный у богов». Тут оратор заставляет уже Афины самолично обратиться с речью к претору, пуская в ход ту же риторическую фигуру, какую Симмах и другие римские ораторы последней императорской эпохи употребляли относительно «престарелой Roma» или с какой еще позднее народный трибун Кола ди Риенцо и Петрарка обращались от имени «печальной вдовицы» к римским властителям.

«Ты видишь, — так вещали в 1183 г. несчастные Афины, — как меня, некогда прославленный изо всех городов, истребило время. К тому немногому, что безжалостное время от меня оставило, присоединились многие бедствия. Я превратилась в ничтожное опустелое местечко, которое пользуется известностью лишь по своему имени да по древним почтенным развалинам. Я, несчастная, некогда была матерью всяческой мудрости, наставительницей во всех добродетелях. Я во многих боях, и сухопутных и морских, побеждала персов, а теперь надо мной берут верх и немногие разбойничьи барки, и все мои приморские поселения подвергаются разграблению. Я испила до дна чашу из рук Господних и изнемогаю от голода, жажды и нищеты. Бедствия внутренние и внешние терзают меня; меч морских разбойников и страх перед сборщиками податей соделывают меня бездетной. Протяни же мне, поверженной во прах, руку, влей в меня, умирающую, новую жизнь, дабы я сопричислила тебя к сонму Фемистоклов, Мильтиадов и праведных Аристидов».

Остроумный епископ возымел счастливую мысль напомнить стратегу и о том, что в древних Афинах был воздвигнут алтарь милосердию (Ελέου βωμός), и вот он усовещивает его восстановить таковой ныне вновь. Акоминат заключил речь вознесением молитвы к Богоматери Деве, которую наименовал спасительницею Афин (σώτείρα Αθηνων); а таковой у афинян была Присно-дева Мария, или Атениотисса, подобно тому, как средневековые римляне своим заступником почитали апостола Петра.

Как и в эпоху Юстиниана, греческие епископы занимали по отношению к государству столь влиятельное по самому установлению законов положение, что являлись естественными заступниками и ходатаями за свои городские общины. Если бы сохранились послания епископов коринфского, фиванского и новопатрейского, то весьма вероятно, и в них отмечены были бы те же жалобы. По смерти благородного Евстафия Акоминат влагает в уста несчастного города Фессалоники скорбь о том, что так как великий пастырь уже перестал его охранять, то отныне осиротелые Фессалоники обречены сделаться добычей для сборщиков податей, этих зверей, пожирающих человечество.

С подобными же жалобами обратился и архиепископ Михаил к новому претору Дримису, когда тот посетил Афины [249] Уже сами эти притеснения византийских чиновников служат опровержением взгляда, по которому Афины будто бы принадлежали архиепископу Михаилу en propre fief; Sathas это выводит из фразы, кинутой его братом, Никитой Акоминатом, в общих выражениях «οικεΐον λαχοξ». Mon. Hist. VII, стр. Hellen. LV. Когда позднее Сгур занял Афины, архиепископ сам ему заявил, что он лишь ведает предметы духовные, urbs capta, р. 801. . Он сравнил его с основателем города Тесеем, ибо население, благодаря отсутствию средств к пропитанию и выселениям, настолько поредело, что Афины требуют как бы основания заново через привлечение новых поселенцев. Уже в первом своем письме из Афин Михаил сравнивал голодающее население города с птенцами, странствующими с места на место в поисках корма. Время, так говорил архиепископ претору, похитило у Афин все, даже язык. Увы! Лишилась ныне языка матерь мудрости, которая некогда весь мир пополняла славой своей стоической и перипатетической школы. Онемел тот град, где Перикл носил прозвище Олимпийского, где Демосфен, Лисий, Ксенофонт и Исократ побеждали самих граций и сирен! И сам он, архиепископ, чувствует себя несчастным в пустоте афинской. Сидя на скалистой твердыне, он внимает эхо, которое приносит ему только пустой отзвук собственных его слов. Не говоря уже о погибшем великолепии давнишней старины, Афины утратили самую даже внешность города. «Стены низвержены, дома распались, поселянин пашет там, где были некогда жилища; как некогда Фивы терпели обиды от македонцев, так Афины страждут от опустошителей. С большим еще варварством, чем персы, время и его союзник, зависть, разрушили счастье Афин». Архиепископ повторяет слова пророка о Вавилоне: «Не стада в нем пасутся, но лишь дикие звери; привидения живут в нем, а в его чертогах обитают скорпионы и ежи».