Евгений Мороз - Веселая Эрата. Секс и любовь в мире русского Средневековья

Зайко в сторону скочил —

Да много золота схватил . [455] Колпакова 1973. С. 51 (№ 94).

В былине о Хотене Блудовиче образы мужского «копья» и женского «золота», упоминающиеся в «Сказании...» независимо друг от друга, объединены общим действием. Победив в бою своих врагов, Хотен подъезжает к дому, где находится красавица Чайна, и требует:

Буде обсыплет мое копье муржамецкое

Златом и серебром,

Да накроет славной медью аравийскою ... [456] Рыбников. Т. II. № 105 (= Смирнов, Смолицкий 1978. № 66. С. 290).

Как уже отмечалось, эпизод с копьем и золотом является уникальным достоянием истории Хотена [457] Смирнов, Смолицкий 1978. С. 435. , что решительно отличает его от переходящих из былины в былину типовых описаний женской красоты, сражений, пиров, рассказов о выезде богатыря в чисто поле и пр. Тем более значимым представляется близость этой уникальной для былинного эпоса картины к эротическим метафорам «Сказания...». Очевидно, «Сказание...» и былина о Хотене используют общую фольклорную традицию эротического содержания, о существовании которой свидетельствуют также «говорящие» — нарицательные — имена героев былины: Хотен Блудович и Чайна, т.е. ‘Охваченный блудной страстью’ и ‘Желанная’. [458] Мороз Е.Л. Новгородская былина о Хотене Блудовиче. Эпос и эротический фольклор // Russian Studies : ежеквартальник рус. филологии и культуры. 1996. Т 2. № 3. С. 7—37 (= Пушкарева 1999. С. 572—603). В эпоху Нового времени многие элементы средневекового фольклора были уже утрачены. Метафору соединения копья и золота, так же как имена Хотена и Чайны, сохранила лишь «присвоившая» их былина. Однако, как свидетельствует «Сказание...», упоминающее рядом те же метафоры, в XVII столетии данная образная традиция была достаточно популярна.

Использование фольклорных образов в литературном сочинении, посвященном описанию любви, представляет явление типическое. Анализируя соответствия между лирикой Франции, Пиренеев, Германии, Ближнего, Среднего и Дальнего Востока, Е.М. Мелетинский обнаруживает «буквально повсюду... переплетение народной струи, прямо восходящей к ритуально-календарным корням и возвышенной любовной и военной или гражданской поэзии» . [459] Мелетинский Е.М. Проблемы сравнительного изучения средневековой литературы (Запад/Восток). http://www.ruthenia.ru/folklore/meletinskyl8.htm. Существенно, однако, что русская средневековая культура отклонилась от этого типа и лирическая поэзия в ней не сложилась. В том же «Сказании...» можно увидеть свидетельство критического отношения к любовным изыскам. Девица решительно не желает поддерживать изысканную беседу и на все любовные предложения молодца отвечает вызывающей грубостью:

А се познаю, дворянинь, рогозинная свита, гребенинныя порты, мочалной гасник, капусныя пристуги, сыромятныя сапоги, лубяное седло, берестяныя тебенки, тростяная шапка! Жил есми ты не в любви, и все друзи твои аки малоумна урода бѣгали.

Слова девицы напоминают брань в былине о Хотене, которого в ходе сватовства к Чайне также называют «уродищем». [460] Григорьев. Т. 111. С. 13 (№ 306). Возможно, оба эти сочинения отталкиваются от образности т.н. корильных песен, в которых девичьей красоте насмешливо противопоставляется уродство парней [461] Тенишев 1993. С. 251, 257. Тоже и в хороводных песнях — Пропп 2001. С. 283. . Например, в Поволжье в ходе сватовства пели: «Жених-ет у вас / Ноги ти вилочками, / Глаза ти дырочками» [462] Нижегородская свадьба. Пушкинские места, Нижегородское Поволжье, Ветлужский край / изд. подгот. М.А. Лобанов, К.Е. Корелова, А.Ф. Некрылова. СПб., 1998. С. 36. . Но в «Сказании...» брань звучит особо грубо. Доходит до того, что девица называет своего кавалера « жуком в говне». Молодец словно не замечает всего этого и, продолжая свои изящные речи, благодарит девицу за ее любезность:

Се бо ми, госпоже, глаголеши, аки ласка жубреши, аки соловей щеколчеши во своей зеленой дуброве. Уже время тобѣ милосердие свое показать, и рад я гладкую твою рѣчь слышати. Когда начинаешь глаголати своими умильными словами, тогда аки сахарными ествами насыщюся!

Столкновение «высокого» любовного стиля молодца с откровенной бранью девицы придает «Сказанию...» несомненный комический эффект. Даже упоминание о страстной любви Роксаны к Александру Македонскому ничего в этом отношении не меняет. Очевидно, здесь еще одна насмешка над девицей. После всех своих язвительных замечаний она уступает молодцу, услышав волшебное слово «любовь». Заметив ее слабость, молодец тут же « над девицею шутит». Упоминание страстной любви, которая самым чувствительным образом описывается в сербской «Александрии», вплетено в «Сказании...» в подчеркнуто легкомысленную веселую историю. Такова общая стилистика русского эротического фольклора. Содержание «Сказания...» близко в этом отношении тому, как описываются любовные отношения в уже упоминавшейся песне «Во зеленом садочку» из сборника Кирши Данилова. После «изысканных» любовных предложений «удалого доброго молодца» следует диалог двух подруг, выдержанный в стиле иронического снижения. На вопрос девушки «А с кем ночесь, сестрица, ты ночевала?» подруга отвечает:

Одна-де ночесь я начевала,

В полночь лишь приходил ко мне Докука,

Засыкал белу рубашку до пупа.

В том же духе выдержан и ответ девушки:

Зачем ты мне, сестрица, не сказала?

А я бы-де Докуке досадила:

Всю ночь бы с себя я не спустила . [463] Кирша Данилов 2000. С. 323 (№ 56 — «Во зеленом садочку»).

Впрочем, на фоне других произведений русского фольклора подобная ирония представляется очень сдержанной. Особо показательна в этом отношении другая песня из сборника Кирши Данилова — «Стал почитать, стал сказывать». Она представляет для нас особый интерес, так как в этой песне можно увидеть почти точное повторение фразы, которая завершает приведенное ранее любовное обращение молодца. В «Сказании...»: «...утешил бы свое сердце своими мыслями».

В «Стал почитать...»: «Спасибо те, душа Устинушка, [...] свое сердце утешил, себя звеселил...» [464] Топорков 1995. С. 35—36.

В обоих случаях фраза эта употребляется в одной той же ситуации — « утешение сердца» происходит в результате близости с женщиной. Решительное отличие, однако, в том, как говорится об этой близости. Если в «Сказании...» молодец «утешил бы сердце », « вдев свою жемчюжину» в « чистое серебро» девушки и « всадив свое булатное копье» в ее « прямое товолжаное ратовище», то в «Стал почитать...» фраза об утешении сердца звучит на фоне выражений совсем другого характера. Там некий « гостиной сын» купил на базаре « целочку непроломленную, / на хуек положил / и — в нее вколотил». В «Сказании...» традиция «красивой» любовной речи становится объектом лукавой иронии, в песне же из сборника Кирши Данилова насмешка переходит в другой регистр. Это уже не ирония, но вызывающе грубое осмеяние.