Евгений Мороз - Веселая Эрата. Секс и любовь в мире русского Средневековья

Если христианская этика видела в сексуальности дьявольский соблазн, в лучшем случае — неизбежное зло, и идеализировала целомудрие, то народная культура решительно отвергала аскетическое воздержание. К старым девам и холостым мужчинам повсеместно относились с презрением и опасались как дурной приметы встречи с монахом.

Фольклорная традиция предоставляет выбор эротических стилей, соотносящихся с разными жизненными ситуациями. Диапазон — от торжественного восхваления молодых супругов до срамословного обсуждения их достоинств и сексуальных отношений, от вызывающе непристойных шуток, составляющих содержание заветных сказок и пословиц, до неистовых страстей, запечатленных в любовных заговорах.

Есть основания говорить об исключительном архаизме и древнем происхождении русской фольклорной традиции. Однако архаизм фольклора и его несомненная преемственность с культурой русского Средневековья не означают их тождества. Фольклор по самой своей природе сочетает консерватизм с изменчивостью, он постоянно обогащается, в то же время многие его элементы утрачиваются. Особый интерес представляет в этом отношении уникальный средневековый текст середины XVII столетия, в содержании которого литературные реминисценции перемежаются с явными фольклорными заимствованиями, лишь частично совпадающими с известными формами русского фольклора. Сам сюжет данного сочинения позволяет опознать в его содержании характерные формы любовного общения, те специфические выражения, посредством которых галантные кавалеры прошедших веков выражали свои пылкие устремления.

* * *

Созданное где-то в середине XVII столетия «Сказание о молодце и девице» не привлекло особого внимания исследователей русской культуры [425] «Сказание...» дошло до нас в 5 разных списках, из которых выделяются два явно более ранних: Лопарев 1894 и Срезневский 1906. В абсолютном большинстве случаев об этом памятнике писали только в отдельных главках работ, посвященных общему анализу русской литературы. Особо можно выделить специальное исследование Л. А. Дмитриева, который проанализировал списки «Сказания...» и убедительно доказал, что версия, опубликованная Хр. Лопаревым, по своему содержанию ближе к первоначальному сочинению, нежели версия, опубликованная В. Срезневским по более раннему списку; см.: Дмитриев Л.А. Первоначальный вид и время возникновения Сказания о молодце и девице // Труды отдела древнерусской литературы 1969. Т. XXIV. С. 205—209. . Однако еще Хрисанф Мефодиевич Лопарев, опубликовавший в 1894 году один из двух ранних списков данного сочинения, указал, что оно « занимает почти особое место» в истории русской литературы и «позволяет установить новые точки зрения на быт нашего старого общества» [426] Лопарев 1894. С. 3. . «Сказание...» представляет собой первое оригинальное русское сочинение, которое специально посвящено любовной теме. По ряду признаков оно сходно с близкой по времени «Повестью о старом муже и молодой девице», [427] Как указывает И.П. Смирнов, сходство это объясняется непосредственным влиянием на поздние версии «Повести» «Сказания о молодце и девице». Старшая редакция «Повести» подобного влияния не обнаруживает, она «отличается назидательным характером, комическое начало в ней проявлено слабо» (Смирнов И.П. Повесть о старом муже и молодой девице // Словарь книжников 1989. С. 280). но в том, что касается картины любовных объяснений, феномен «Сказания...» остается единственным для всей допетровской эпохи. Показателен в этом отношении состав тех рукописей, в которых дошли до нас древнейшие списки этого сочинения. Рядом с версией «Сказания...», опубликованной Лопаревым, были записаны такие нравоучительные сочинения, как «Беседа отца с сыном о женской злобе», «Слово святых отец о соблазне бесовскем», «Сказание Акириа премудрого» [428] Лопарев 1894. С. 3—4. , а рядом с версией Срезневского — повесть «О Самсоне и Далиле» [429] Срезневский 1906. С. 82. .

Содержание «Сказания о молодце и девице» решительно противоречит основополагающим идейным постулатам всех вышеупомянутых сочинений. Эта история построена как диалог, в ходе которого «юноша, сын боярской, княжей племянник, велика роду, дивен удалець» беседует «з гордою, щепливою, с великою з девицею». Молодец расточает девушке комплименты, заявляя ей, что не видел подобных красавиц во время своего пребывания в Орде и Литве. Он пытается склонить свою собеседницу к любви предельно откровенными, однако по-своему изысканными выражениями:

Есть у тебя чистой луг, а в нем свѣжая вода; конь бы мой в твоем лузе лѣто летовал, а яз бы на твоих крутых бедрах опочин дерьжал.

Однако девица не хочет и слушать молодца, так что объяснение затягивается. Потеряв терпение, молодец говорит о своем отчаянии и желании «познати чюжа сторона», т.е. уехать. Угроза склоняет девицу к некоторой снисходительности, и она предлагает молодцу остаться, но даже это предложение сделано в надменной и подчеркнуто грубой форме:

И ты живи у нас, да не буди глуп, пьян, как будеш глуп, пьян — ложись да спи, по улицам не рыщи, собак не дразни, по утру вставай, а у меня, госпожи своей, побывай, а мнѣ, госпоже своей, челом побивай.

Лишь когда молодец вспоминает про великую любовь, « аки Раксаны царицы царя Александра Макидоньскаго », девица теряет самообладание, и «Сказание...» завершается откровенной эротической сценой:

Девица же премолчала, ничево стала отвечать против млада отрока, и пребилася аки серая утица пред ясным соколом, аки каленая стрела пред тугим луком. Видит молодец поветерье свое, емлет красную девицу за бѣлыя руки, шутя валит на краватку былицею, над девицею шутит, как драх камень праальмаживает, а безчестие свое заглаживает.

Как целомудренно описывал эту ситуацию М.О. Скрипиль:

И дальше, на языке народной символики, в красивых образах и сравнениях, полных эротических намеков, рассказывает автор повести последнюю сцену состязания молодца и девицы — их примирение [430] Скрипиль М.О. Сказания о молодце и девице и о старом муже // История русской литературы : в 10 т. М. ; Л., 1948. Т. II. Ч. 2. Литература 1590-х—1690-х гг. С. 231. .

Надо иметь в виду, что брачное завершение данного приключения («заглаживание бесчестья») не делало «Сказание...» вполне пристойным в понятиях той аудитории, вниманию которой оно предназначалось. Не все православные священнослужители были столь непримиримы, как автор записанной в XIII столетии «Заповеди ко исповедующим сынам и дщерям», который со всей бескомпромиссностью поучал: «Запрещено иметь женою растленную им же самим женщину » [431] Пушкарева 1999. С. 22. . Однако в тех случаях, когда речь шла о представителях высоких социальных сословий, к которым принадлежали герои «Сказания...», какие-либо любовные отношения между женихом и невестой категорически исключались. До свадьбы молодые люди могли видеться один-два раза, причем в самой безопасной для девичьей чести обстановке. Григорий Котошихин — подьячий царского приказа, который бежал в Швецию и в 1666—1667 годах — написал здесь свое сочинение о положении дел в России, рассказывал, что при существовавших правилах знакомства можно было обмануть жениха, выдав за него увечную девушку. [432] Котошихин 1859. С. 129—130. В реалиях своей эпохи содержание «Сказания...» воспринималось, как дерзкая эротическая фантазия.