Денис Хрусталёв - Северные крестоносцы. Русь в борьбе за сферы влияния в Восточной Прибалтике XII–XIII вв. Том 1

Общее зерно таких генеалогических выкладок сводится к указанию пращура, который совмещал бы иноземное происхождение с причастностью к героическому, сакрализованному прошлому страны — особенно впечатляющей, вероятно, считалась связь с св. князем Александром Невским [862]. Говорить о достоверных элементах этих родословцев возможно, но никак не в отношении второстепенных подробностей — таких, как конкретный адрес, из которого прибыл пращур. Все фамилии одинаково производили Ратшу «из немец», но совершенно различно определяли конкретный адрес: Бобрищевы-Пушкины считали, что он прибыл из Германии, Мусины-Пушкины — из Трансильвании, а Пушкины называли его потомком прибалтийских словен, прибывшим из Пруссии [863]. Все это показывает решительно поздний характер родословных легенд и серьезный отрыв их от реальности.

Академический авторитет В. Л. Янина, тем не менее, убедил некоторых историков в прусском происхождении Миши [864]. В. И. Матузова и Е. Л. Назарова даже допустили, что дружину Миши «можно рассматривать как постоянно действующий кончанский (Людина конца) отряд гридней» [865]. Свидетельства ЖАН не дают оснований к определению социальной принадлежности Миши. Встречаются указания на отсутствие у него отчества, а также на то, что он бился пешим. Это, якобы, может свидетельствовать о его простом происхождении [866]. Однако пеший бой вовсе не является критерием знатности. Во время битвы на Липице в 1216 г. новгородцы сражались пешими и специально просили об этом князя: «къняже, не хочемъ измерети на конихъ, нъ яко отчи наши билися на Кулачьскеи пеши» [867]. Указание «новгородец» сопоставимо с описание предыдущего героя — Яков — «родомъ полочанинъ», и тоже не несет социальной окраски. Отсутствие отчества опять же мало о чем говорит.

В XIII в. летопись трижды упоминает боярина Мишу. Первый раз в 1228 г. Миша предстает доверенным лицом князя Ярослава Всеволодовича: его посылают в Псков, чтобы уговорить горожан участвовать в походе на Ригу [868]. Затем некий Миша упомянут в составе «Борисовой чади» (1232–1233 гг.): он бежит с ней сначала в Чернигов, а потом в Псков выписывает свою жену из Новгорода [869]. И наконец, в 1257 г. летопись сообщает об убийстве Миши: «Тое же зимы убиша Мишю» [870].

В свое время еще А. В. Арциховский отметил, что прозвище «Миша» было не случайным уменьшительно-ласкательным именованием, а устоявшимся обозначением конкретного новгородского боярина. Он считал, что перечисленные сообщения относятся к одному человеку, и этим человеком является Миша — участник Невской битвы [871]. Кроме того, Миша сопоставлялся с основателем знаменитой новгородской боярской фамилии Мишиничей. В конце XIII в. известны два представителя этого рода: в 1272–1280 гг. посадником был Михаил Мишинич, а в 1291–1316 г. — его брат Юрий Мишинич [872]. Усадьбу, принадлежавшую этой династии, вскрыли на Неревском раскопе Новгорода. Летописи и берестяные грамоты позволяют проследить деятельность шести поколений Мишиничей-Онцифоровичей, давших Новгородской республике ряд выдающихся граждан — вплоть до Борецких [873]. Отождествление Миши с пращуром Мишиничей, казалось бы, напрашивается само собой [874].

Однако В. Л. Янин, специально обследовав тему, продолжает настаивать на том, что Миша — прусский боярин, а Мишиничи происходят от другого Миши, жителя Неревского конца [875]. При этом, как мы помним, синодик Вознесенской церкви обозначает якобы прусского боярина Михаилом, а вовсе не Мишей. Для неревских же Мишиничей принципиальным — патронимическим — было прозвище Миша: нигде Мишиничи не называются Михайловичами. На обилие несоответствий и допущений, на которые пошел Янин ради признания «прусскости» Миши из ЖАН, указывал в специальном докладе А. А. Молчанов. Исследователь пришел к однозначному выводу, что в Новгороде в XIII в. был только один Миша, и он не имел никакого отношения к Прусской улице, будучи основателем рода Мишиничей из Неревского конца [876].

Это совершенно справедливый посыл мы все же хотели прокомментировать. Дело в том, что бросается в глаза разнохарактерность деятельности Миши, упоминаемого летописью. В 1228 г. он выступает близким сподвижником Ярослава Всеволодовича, а в 1232 г. примыкает к его противникам и воюет против него с оружием в руках. Тяжело представить, что впоследствии он был прощен и проживал в Новгороде. Об убийстве Миши летопись сообщает в конце статьи 1257 г., повествующей о волнениях в Новгороде, связанных с ожиданием приезда монгольских данщиков. Как только горожане прослышали о том, что их собираются принудить платить монголам дань, они восстали. Летопись сообщает об убийстве посадника Михаила Степановича — сторонника князя Александра, поставленного на посадничество при участии князя в 1255 г. [877]Это убийство явно было связано с политикой [878]. Если признать Мишу верным сторонником Александра Ярославича, то его гибель можно разместить в русле тех же событий: горожане вымещали свое недовольство на княжеских «служниках». Создается впечатление, что мы располагаем известиями о двух разных людях: первый — сподвижник сначала Ярослава Всеволодовича (в 1228 г.), а потом его сына Александра (в 1257 г.), а второй — представитель оппозиционного боярства, изгнанного из города в 1232 г. Очень затруднительно их совместить. Причастность к «Борисовой чади» была клеймом, на которое не мог закрыть глаза князь Александр.

В любом случае стоит признать, что основания для связи героев Невской битвы с Прусской улицей являются очень зыбкими и малоубедительными. Более того, имеется очень мало признаков, позволяющих уличить автора ЖАН в использовании некоего новгородского источника, как письменного, так и устного. Разъяснить наличие в ЖАН подробностей Невской битвы проще, сославшись на рассказы Александра Ярославича и его дружинников, которым запомнились:

— некий Гаврила Олексич — может быть, и не новгородец, раз не отмечен таковым, а ладожанин — помещен на первом месте явно за доблесть, а не по социальному статусу (александровы дружинники восхищались его храбростью — знатный воин и заядлый рубака [879]). Даже В. Л. Янин считает «очевидным», что Гаврила «происходил не из собственно новгородского боярства, а из княжеских бояр» [880];

— новгородец Сбыслав Якунович — будущий посадник — в 1240 г. ему было далеко за 40 лет, но он продолжал впечатлять молодежь энергичной работой старомодным топором;

— новгородец Миша — бился пешим и многое успел — ловкий и смышленый воин.

Автор ЖАН явно не разбирался в социальных различиях новгородцев, зато четко отмечал придворный статус дружинников: ловчий, член младшей дружины, слуга. Из далекого Владимира героическое прошлое выглядело достойным литературной обработки, а новгородцы представлялись однородной массой горожан.