Ниал Фергюсон - Дом Ротшильдов. Пророки денег, 1798–1848

В тот же период времени Ротшильды приобретали загородные имения в окрестностях Франкфурта. В 1835 г. Амшель купил загородный замок (« шлосс ») в Грюнебурге, а через два года Карл приобрел такое же владение, Гюнтерсбург. Буквальный перевод («замок») слегка преувеличивает размеры оригинальных домов, да и земельные участки размером около 150 акров были достаточно скромными. Впрочем, в одном отношении франкфуртские Ротшильды оказались тщеславнее своих родных, ибо они стали первыми членами семьи, которые не просто обновляли уже существующие здания, а строили себе новые загородные резиденции. Такая склонность вызвала эстетические дискуссии в пределах семьи, в которых «англичане» (представленные во Франкфурте женой Ансельма Шарлоттой и женой Майера Карла Луизой) категорически проиграли.

В 1840 г. Майер Карл поручил Румпфу построить новую «загородную резиденцию» в Гюнтерсбурге. По дизайну загородный дом напоминал особняк на Унтермайнкай, с дорическими колоннами на первом и втором этажах и коринфскими колоннами на верхних этажах в двух боковых проекциях. «Дом большой, и когда его закончат, он станет величественной резиденцией, — сообщала его свекровь Ханна, — хотя парк и сад не соответствуют английскому вкусу». Сын разделял мнение матери: дом получится «очень величественным и таким большим, что вместит нас всех», и сад будет «красивым», но «очень жаль, что такой большой дом находится не на 10 000 акрах земли милях в десяти от города» [114] Дом был снесен после смерти Карла Майера в 1886 г., а участок подарен городу Франкфурту. . Спор продолжился, когда Ансельм решил построить новый «садовый дом» в поместье Грюнебург [115] Судя по всему, отец наложил на Ансельма некоторые финансовые ограничения — возможно, он хотел, чтобы сын «берег силы» для австрийских поместий, которые он когда-нибудь унаследует. В 1843 г., увидев привлекательный участок в Эммерихе в окрестностях Франкфурта, Ансельм вынужден был просить деньги у Джеймса. Он хотел выдать свою покупку за спекулятивное капиталовложение. Что характерно, в роли «казначея» для нового дома в Грюнебурге пришлось выступить Амшелю. . Несомненно, вспоминая детство в Ганнерсбери, его жена Шарлотта настояла, чтобы по стилю новый дом был «идеально английским», и просила братьев прислать образцы дизайна из Лондона. «Я не могу решить, какой стиль выбрать — елизаветинский или сельский», — писала она матери. «Она хочет нечто среднее между готическим, елизаветинским и всеми прочими стилями, — писал слегка обескураженный Лайонел. — Не дворец, но хороший, большой дом». Судя по всему, родственникам удалось уговорить Шарлотту, и она уступила. В конце концов они с мужем остановились на длинном прямоугольном доме в стиле замка на Луаре. Дом вышел эклектичным — с башнеподобными выступами в углах, отделкой из песчаника на первом этаже, балюстрадами, обелисками, волютами и трубами. Единственной уступкой Шарлотте стала высокая кирпичная башня в неоготическом стиле в северном конце парка — явно английская черта.

Такие споры об архитектурных стилях знаменуют важную перемену в положении Ротшильдов после смерти Натана. До 1836 г., как мы видели, он и его братья подходили к приобретению более просторных резиденций в сугубо утилитарном свете: если не считать того, что они просто были удобнее для проживания, в них лучше было принимать великих мира сего, угощать и развлекать их, а также узнавать полезные новости или заключать выгодные сделки. После 1836 г. традиция бесконечных званых ужинов и балов продолжилась. Бал в марте 1836 г., который устроил Джеймс, чтобы показать отреставрированный отель, возможно, не был нетипичным: «Как на всех суаре Ротшильдов, — писал Гейне, — гости представляли собой избранное общество аристократов, способное произвести впечатление по причине известной фамилии, высокого титула или (в случае дам) красоты и изящества». Современники склонны были с этим соглашаться: хотя до 1830 г. некоторые вельможи эпохи Реставрации еще не принимали приглашений Джеймса, с приходом «буржуазной монархии» у обитателей Сен-Жерменского предместья было меньше поводов демонстрировать враждебность. «Общество всей парижской элиты», — лаконично описывал Дизраэли гостей, приглашенных на бал к Соломону, который он посетил в 1843 г. Список гостей на званых ужинах у Джеймса был примерно таким же.

И в Лондоне гостеприимство Ротшильдов становилось все щедрее и экстравагантнее. В июле 1838 г. Лайонел устроил пышный летний бал в Ганнерсбери, на который пригласил 500 с лишним гостей, в том числе герцогов Кембриджа, Сассекса, Сомерсета и Веллингтона. После концерта, в котором участвовали ведущие музыканты и певцы, подали ужин, за которым, по словам Мозеса Монтефиоре, последовал «грандиозный бал… в величественном шатре, воздвигнутом для этой цели». Кембриджи снова ужинали в Ганнерсбери в сентябре того же года; и через пять лет они снова присутствовали там на балу, вместе с герцогиней Глостер и Эрнстом I Саксен-Кобургским, отцом принца Альберта, — внушительное трио королевских родственников. Даже во Франкфурте казалось, что пали последние барьеры. Так, в 1846 г. сестра Лайонела Шарлотта дала «великолепный бал». Среди гостей, которые в тот период бывали на ужинах у франкфуртских Ротшильдов, можно назвать короля Вюртембергского, принца Лёвенштайна и принца Витгенштайна. Снова подходящая цитата из Дизраэли (на сей раз он запечатлел подобный великосветский прием в «Эндимионе»): «Через очень короткое время на пирах в саду в Хейно, на балах и банкетах, на концертах в Портленд-Плейс можно было найти не просто жен послов и государственных министров, но и переменчивое и капризное модное общество, которое сдалось, как сказочная страна, завоеванная внезапно. Визиты к Невшателям вошли в моду; все напрашивались к ним в гости, причем некоторые тщетно».

Судя по частоте отзывов о приемах у Ротшильдов, широта и размах их гостеприимства не переставали изумлять современников — особенно таких литераторов и политиков, как Дизраэли. В «Танкреде» описан изысканный ужин у Сидонии, когда кушанья подавались «на блюдах севрского фарфора… стоящих на воздушных золоченых этажерках, покрытых искусной резьбой; так, корзинки с солью стояли на муле, или морская нимфа протягивала вам блюдо на раковине, только что выловленной из океана, или вы находили ее в птичьем гнезде; каждому гостю полагалось свое… Внешний вид стола менялся, словно по мановению волшебной палочки, и бесшумно, как во сне». В «Эндимионе» изображен званый ужин в Ганнерсбери. «Воскресенье было великим днем в Хейно; представители королевской фамилии и биржи всегда бывали там широко представлены… им представлялась возможность, которую они высоко ценили, встречаться и разговаривать с некоторыми публичными персонами, известными или многообещающими членами парламента, и время от времени — с секретарем казначейства или тайным советником». За ужином некий литератор-подхалим по фамилии Сент-Барбе — карикатура на Теккерея — рассыпается в похвалах хозяевам.