Ниал Фергюсон - Дом Ротшильдов. Пророки денег, 1798–1848

«Что за семья! — сказал он. — Раньше я понятия не имел, что такое богатство! Вы заметили серебряные блюда? Свое я не мог удержать одной рукой, таким тяжелым оно было. Не думаю, что на всем свете можно найти такие блюда… Но они заслужили свое богатство, — продолжал он; — никто не питает против них злобы. Не скрою, поедая трюфель, я чувствовал жар в области сердца — если это не несварение желудка, то, скорее всего, признательность… Он чудесный человек, этот Невшатель. Жаль, что я не знал его год назад! Я посвятил бы ему роман. Такой, как он, способен сразу же выписать чек… Если вы посвятите роман какому-нибудь лорду, самое большее, что он для вас сделает, — пригласит вас к себе на ужин, а потом, скорее всего, раскритикует ваш труд в одном из обзоров…» [116] Несмотря на признание в «плохом мнении» о евреях в целом, Теккерей подружился с женой Энтони Луизой и женой Лайонела Шарлоттой после случайной встречи в 1848 г.

Откровенно говоря, сами Ротшильды по-прежнему считали подобные мероприятия скорее неприятной обязанностью — ранним видом корпоративного гостеприимства, — чем удовольствием. «Здесь у нас вечер за вечером вонючие балы, — жаловался Нат братьям в 1843 г.; — вы и понятия не имеете, как французские старухи пахнут потом после долгого вальса». Да и ежевечерние ужины для дипломатов и политиков вовсе не доставляли им радости: 30 апреля 1847 г., когда в число гостей входили князь Гольштейн-Глюк-сбург, герцог Девоншир и лорд и леди Холланд, Аппоньи не мог не заметить «ужасные невралгические боли», от которых жена Ната кривила лицо. Со временем им надоели и нескончаемые партии в вист, которые были такой характерной чертой общения элиты XIX в. и которые, как кажется, стали главной формой развлечения в Неаполе. Кроме того, многие члены семьи двойственно относились к необходимости каждый год ездить «на воды» в Экс, Бадгастайн, Вильдбад и Киссинген, по обычаю, который завел Джеймс в начале 1830-х гг. Хотя это было делом «решенным», Джеймс редко проявлял энтузиазм относительно «курса лечения»; более того, он, похоже, воспринимал поездки «на воды» как утомительную работу. С возрастом он начал проводить на курортах все больше времени летом, поправляя свое здоровье, но забрасывал племянников и сыновей в Париже безапелляционными письмами и настаивал на том, чтобы его держали в курсе всех дел. В 1841 г. Соломон приходил в восторг от «воздуха, гор, водопадов и целебной воды» в Бадгастайне, а Энтони шутил, что воды полезны для либидо Джеймса; однако реакция Майера на Вильдбад более типична. «Ты и понятия не имеешь, — жаловался он Лайонелу в 1846 г., — как здесь скучно; если бы я не решил принять предписанные мне ванны, я бы скоро отсюда сбежал».

Слово «бегство» намекало на более приятные виды досуга, которые к 1830-м гг. открыли для себя Джеймс и его племянники. И самым первым из них стала охота. Необходимо провести различие между тремя раздельными, хотя и связанными между собой видами охоты, ставшими любимыми видами досуга у Ротшильдов. Во-первых, речь шла о стрельбе, главным образом фазанов, чем Джеймс занимался в Ферьере еще в начале 1830-х гг. Во-вторых, охота на оленей, благодаря которой, в числе прочего, его племянникам так понравился Бекингемшир в 1840-х гг. Наконец, Ротшильды увлеклись скачками, занятием, которое казалось им близким к охоте, хотя и требовавшим более тщательно выращенных и подготовленных лошадей — не говоря уже о профессиональных жокеях.

Из всех этих забав охота на дичь считалась самым «светским» времяпрепровождением. В сентябре 1832 г., когда еще ощущались последствия Июльской революции, Лайонел «сопровождал Монталиве и Аппоньи на охоту, что в любое другое время, кроме нынешнего, было бы очень забавным, но теперь едешь с этими великими личностями скорее для того, чтобы послушать, что происходит, чем ради развлечения». Такая практичность вполне соответствовала интересам дяди Джеймса. Он сам применял подобный подход на протяжении всего десятилетия, особенно в 1835 г., когда на охоте с участием герцога Орлеанского было убито 506 серых куропаток, 350 зайцев и 110 фазанов. Ту охоту можно считать образцом «корпоративного гостеприимства» в его самом гротескном виде, когда несчастные птицы и звери закупались специально к случаю и каждому из выдающихся гостей выделили егеря, собаку и ружье. Естественно, самые опытные охотники неодобрительно отнеслись к подобной резне. Особенно страстно осуждал охоту в Ферьере Капфиг: «Плохая псарня, плохие гончие, взмыленные лошади после первого галопа, жадный егерь, дичь распродана, оленина жесткая, слуги хмурые и нерасторопные». Даже родные племянники Джеймса понимали, что здесь много что нуждается в усовершенствовании. В 1843 г., тщетно пытаясь перевоспитать дядю, они пригласили его пострелять куропаток в Шотландию. «Охота там отличается от того, что мы привыкли видеть, и особенно от того, как заведено у нашего дядюшки в Ферьере, где всю дичь ему подгоняют, а ему остается лишь перестрелять ее», — язвительно писал Лайонел.

«Здесь нам надо идти за собаками и искать дичь, что гораздо интереснее и в то же время утомительнее. Вначале барон был весьма энергичен и очень хорошо шел за собаками; ему повезло — он застрелил около 15 куропаток, но вскоре устал, тогда и мне удалось немного пострелять, и я настрелял столько же… Прогулка немного утомительна, так как во многих местах вереск доходит до колен».

Очевидно, младшему поколению нравилось приводить «барона» в замешательство: и Нат, и Ансельм радостно представляли, как Джеймс вернется в Париж одетый «как настоящий шотландский горец, в килте, со старинным палашом в руке, демонстрируя крепкие ноги и икры».

«Английские» племянники Джеймса предпочитали верховую охоту на оленей с гончими. Возможно, по наущению Майера, в 1839 г. они начали охотиться со сворой шотландских борзых в долине Эйлсбери; они снимали конюшни и псарни в Тринг-Парке. Именно стремление охотиться более чем что-либо другое побудило их через три года купить Ментмор. К 1840 г. охота на оленя влекла в Бекингемшир не только Ротшильдов-мужчин, но и их жен, хотя лишь пять лет спустя они сумели устроить публичную охоту. Самые страстные воспоминания об охоте и радости погони исходили, что характерно, от Ната, «сосланного» в Париж. Его первые письма полны ссылками на охоту. «Какие здесь чудесные кожаные бриджи! — писал он домой в 1842 г. — Так и хотелось натянуть их и проскакать галопом по Булонскому лесу — старина Тап [Майер] наверняка воскликнул бы: „Вперед, кокни!“» Пишите больше об охоте, о том, удалось ли старине Тапу свалиться в грязные сточные канавы, как Г. Фицроя вынудили охотиться с шотландскими гончими — все интересно нам, беднягам, которые могут охотиться лишь на колонках «Беллз лайф». И в том же году: «Сегодня мы едем к леди Эйлсбери. Я бы скорее пробежал за 40 минут через долину, чем смотрел на ее уродливое лицо без вуали». В 1841 г. сэру Фрэнсису Гранту заказали портреты всех четырех братьев в полный рост верхом, блистательных в своих алых фраках и цилиндрах. На самом деле всем четверым редко удавалось поохотиться вместе.