Ниал Фергюсон - Дом Ротшильдов. Пророки денег, 1798–1848

Соломон чистосердечно соглашался с братом. По его мнению, заем, предоставленный России, был бы «весьма желательной… даже блестящей операцией»: «Даже не говоря о денежных прибылях, которые он принесет, такой заем очень важен для нас, после него новые, близкие отношения с Россией вернут нас на вершину со всеми [великими державами?] в Европе… кроме того, он поспособствует поднятию духа нашего дома». Таким настроениям вторил и Амшель. Но не впервые попытки Ротшильдов потеснить традиционно влиятельный банк «Хоуп и Кº» в Санкт-Петербурге окончились ничем. Младшие Ротшильды — особенно лондонские — очевидно, питали сомнения в связи с этим замыслом, предложив условия, которые показались Соломону излишне жесткими: «За русские трехпроцентные бумаги вы предлагаете 70, за вычетом 2 % комиссии получается 68! Разумная ли это цена, если вы считаете, что… австрийские трехпроцентные [бумаги] стоят 81, а бельгийские трехпроцентные — 71? Когда облигации государства, которое еще не успело оправиться после революции, предлагались по [таким] ценам? Мы не без оснований опасаемся, что такое предложение, исходящее от Дома Ротшильдов, выставит нас на посмешище. Вдобавок к такой чрезмерно низкой цене вы предлагаете взять [всего] 1 миллион [ф. ст.] для себя, а остальным заниматься лишь за комиссионное вознаграждение, и даже от такого обязательства отказываетесь в том случае, если в течение шести недель [после подписания договора] начнется война между любыми двумя великими державами в Европе или Америке».

Даже в 1841–1842 гг., когда международная обстановка стала спокойнее и вновь заговорили о возможности русского займа на 40 млн рублей, переговоры потерпели горькую неудачу. На сей раз настала очередь Соломона предупреждать остальных об осторожности. Очевидно, получив сведения от Меттерниха, он писал, что заявленные намерения Канкрина вложить заем в железные дороги — всего лишь прикрытие для увеличения расходов на армию. Кроме того, Соломон поддержал Амшеля, считавшего, что заем России не похож на заем другим великим державам: «В случае займа Англии, Франции или Австрии деньги остаются в обращении и быстро возвращаются из государственной казны публике. В России деньги, которые туда попадают, похоронены, смываются в колоссальных европейских и даже азиатских [владениях] империи».

Ротшильды снова выдвинули слишком жесткие требования для того, чтобы нарушить монополию банка «Хоуп и Кº»; они соглашались выкупить лишь малую долю обязательств (на современном жаргоне это называется «форфейтинг») и предлагали взамен продать обязательства на комиссию (с возможностью возврата нераспроданных облигаций). Последовавшие несистематические переговоры с Санкт-Петербургом в 1844 и 1846 гг. также не принесли результата. Когда-то казалось, что Ротшильдам больше не нужны великие державы; в то время создалось впечатление, что великим державам больше не нужны Ротшильды.

Как мы увидим, одним из ответов на такое сокращение операций с государствами, к которому с наибольшим воодушевлением отнеслись Джеймс и Соломон, стало участие в финансировании промышленности, особенно в образовании железнодорожных компаний. Альтернативой было завязывание отношений с более мелкими государствами — такой стратегии придерживался Франкфуртский дом. Можно привести лишь самые важные операции того времени из списка Бергхоффера. В 1837–1842 гг. Франкфуртский дом выпустил облигаций на 3,5 млн гульденов для герцогства Саксен-Кобург-Гота и на 9,9 млн гульденов для герцогства Нассау; в 1845 г. — лотерейный заем на 6,7 млн рейхсталеров для старейшего клиента семьи, Гессен-Касселя, а также займы его соседу, Гессен-Дармштадту; кроме того, в том же году Франкфуртский дом разместил заем на 14 млн гульденов для Бадена. Кроме того, в 1835 г. Франкфуртский дом предоставил заем Баварии, после чего Карла и Амшеля сделали «придворными банкирами» и осыпали другими почестями. Так, Ансельм получил звание консула Баварии во Франкфурте. В середине 1840-х гг. были, кроме того, предоставлены займы Вюртембергу и самому Франкфурту. С такой же просьбой к Ротшильдам обратился Ганновер, однако в последнюю минуту операция сорвалась. Ротшильды активно вели операции не только в Западной Германии. В 1835 г. они предприняли попытку оживить старые связи компании с Датским королевством, разместив заем в 3 млн ф. ст. Подобные операции не представлялись бы возможными, будь другие германские государства такими же экономными, как Пруссия. Но Пруссия стала исключением из правила. В домартовский период (до революции 1848 г. в Германии) почти все немецкие государства наращивали долги. В 1825–1850 гг. доля долговых выплат росла в Ганновере, Вюртемберге, Бадене и Баварии; только в Пруссии она снижалась. Наверное, такую разницу в тот период лучше всего можно объяснить растущим участием западногерманских государств в строительстве железных дорог, а также пределом заимствований для Пруссии, установленным Декретом о государственном долге 1819 г.

С позиции Ротшильдов, такие займы даже германским государствам среднего размера считались относительно мелкими операциями. И все же они часто уделяли таким операциям столько же времени, сколько и займам великим державам (в некоторых случаях из-за растущего давления со стороны представительных органов на ранее более или менее автономную финансовую бюрократию). С другой стороны, объем операций, очевидно, компенсировал вложенные силы — отсюда рост рентабельности Франкфуртского дома в тот период. Амшель и племянники, помогавшие ему во Франкфурте, очевидно, были равнодушны к политической составляющей тех немецких государств, с которыми они вели дела: в то время как Баден, например, считался «образцовой» конституционной монархией, Ганновер — после аннулирования его конституции королем Эрнстом Августом в 1837 г. — принадлежал к числу самых консервативных режимов во всей Германии.

С другой стороны, немецким государствам было все труднее занимать деньги, не обращаясь к Ротшильдам, настолько всеобъемлющим стало их влияние на немецком рынке капитала. Особенно это было характерно для Юго-Западной Германии. Не только во Франции, но и в таких коммерческих центрах, как Кельн, Ротшильды по сути заменяли центральные банки: местные жители говорили о «ротшильдовских поставках» денег и «ротшильдовских деньгах». Такое ведущее положение неизбежно вызывало разнообразные слухи, в основном враждебные. Как в 1820-х гг., либералы видели в Ротшильдах сторонников реакционных режимов. «Многие более мелкие немецкие государства, — сообщал один австрийский дипломат, — просят о помощи исключительно Дом Ротшильдов и… не прислушиваются к неудовольствию, часто проявляемому в этой связи их подданными». Такое неудовольствие с годами все больше нарастало. Когда, например, в 1848 г. министром внутренних дел в Ганновере стал либерал Иоганн Штюве, он всячески старался избегать «грязных сделок с Ротшильдами», которые он ассоциировал с эпохой Меттерниха.