Ниал Фергюсон - Дом Ротшильдов. Пророки денег, 1798–1848

И в Бельгии, и в Нидерландах возникла сильная оппозиция той роли, которую играли Ротшильды в государственных финансах. В частности, Ротшильды отождествлялись с неудачным планом французского правительства заключить с Бельгией таможенный союз. Бельгийские протекционисты усмотрели в таком плане зловещий замысел французов по экономической аннексии, хотя на самом деле никаких доказательств того, что Ротшильды поддерживали такой план, не было. В 1841 г. Ансельм боялся таких же нападок со стороны либеральной голландской прессы, когда обсуждалась возможность конверсии бельгийских облигаций, переданных Нидерландам в счет долга. Он жаловался, что нидерландский министр финансов «неплохо к нам относится… но он находится под таким влиянием общественного мнения и газет, которые утверждают, что он продался нам, что ему в самом деле не хватает храбрости заключить с нами контракт, хотя он прекрасно понимает, что ни у кого другого не хватит ни средств, ни кредита, ни влияния, которыми располагаем мы, и никто не обладает властью так повысить государственный кредит страны, как, возможно, мы… Его так пугают все дурацкие газетные статьи, в которых утверждают, что он нам продался, что он сказал мне: „Я искренне хотел бы иметь дело только с вами, если бы только мне удалось спасти свое доброе имя… или доказать, что остальные… не могут… распорядиться так же хорошо, как вы“».

Министр беспокоился не зря; тремя месяцами позже его вынудили подать в отставку под давлением оппозиции.

Хотя Ансельм и мог сохранить контроль Ротшильдов над передачей 40 млн гульденов Нидерландам, и нидерландское, и бельгийское правительства старались не привлекать Ротшильдов андеррайтерами, объявив открытую подписку на бельгийские государственные облигации. Естественно, Ротшильды отнеслись к такому поступку крайне враждебно, боясь прецедента, которому (как британскому подоходному налогу) могли последовать другие государства. Нат рассуждал с типичной для него верой в неотвратимость судьбы: «Боюсь, повсюду люди стали слишком умными, и правительства не станут платить комиссионные, если сумеют без них обойтись». «Если правительство добьется успеха, — мрачно предрекал он в письме брату, — что весьма вероятно, они сумеют обойтись без нас и в настоящем, и в будущем — мы не сможем противостоять им открыто». Но его дядя Джеймс не привык сдаваться без борьбы. «Барон не хочет, чтобы их замысел увенчался успехом, — сообщал Нат, — и потому избегает помогать министру… разумеется, не в наших интересах, чтобы правительство объявляло открытую подписку на заем, и если нам удастся им помешать… наш долг — действовать соответственно».

Похоже, возобладал агрессивный подход Джеймса. «Бельгийскому министру финансов не так легко удастся избавиться от своего займа по подписке, — писал Нат через несколько дней. — По-моему, он в конце концов вынужден будет прибегнуть к нашей помощи, что нас всех очень порадует… Постарайтесь оставить Бельгию… без денег, продав немного облигаций 1840 или 1842 г. на о[бщий] с [чет], неплохо, если в Брюссель отовсюду будут сообщать, что они расходятся вяло». Ротшильды действовали по своей классической схеме — распродавали облигации, чтобы загнать непокорное правительство в тупик. Они хотели, чтобы бельгийское правительство вернулось к Ротшильдам с протянутой рукой. Похоже, что их тактика возымела действие: хотя продажа по подписке 4,5 %-ных бельгийских облигаций шла успешно, вскоре правительству снова пришлось обратиться к Ротшильдам. Тем временем, после затяжных переговоров в Гааге, которые вел Ансельм, новый нидерландский министр финансов решил все же предоставить Ротшильдам право продажи 2,5 %-ных бельгийских облигаций на сумму в 6 млн ф. ст., которые он хотел реализовать. В 1845 г. бельгийское правительство покорно вернулось в объятия Ротшильдов, и Джеймс сумел выговорить жесткие условия для сравнительно скромных займов 1846 и 1847 гг. Без Ротшильдов, сообщал французский посол в Брюсселе, бельгийское правительство «поняло, что никто не даст ему ни гроша ни на одной бирже, ни внутри страны, ни за рубежом». Не следует считать такие слова слишком большим преувеличением. Судя по всему, монополия Ротшильдов в государственных финансах Бельгии была полной, хотя неудачная попытка продавать облигации по открытой подписке намекала на то, как такой монополии может быть брошен вызов в будущем.

Во многом самой важной стороной бельгийского кризиса 1838–1839 гг. стало его воздействие на Францию. Вместе с предполагаемыми внешнеполитическими просчетами в Испании и Швейцарии нежелание Июльской монархии защитить интересы Бельгии широко критиковалось как уступки старым врагам Франции, консервативной Австрии и вероломной Англии. После революции 1830 г. Ротшильды боялись, что Франция вернется к прежнему сочетанию радикализма внутри страны и агрессивной внешней политики, которая разожгла общеевропейский пожар в 1790-е гг. После еще одного международного кризиса, на сей раз на Ближнем Востоке, когда Франция очутилась в дипломатической изоляции, казалось, что такой сценарий воплотится в жизнь. Тогда начался первый из многих «восточных кризисов», с которыми пришлось столкнуться Ротшильдам. Его исход — падение воинственного правительства Тьера и унижение Франции на международной арене — знаменовал одну из вершин их политического влияния.

На самом деле Джеймс никогда не переставал тревожиться, что международные события могут привести к смене правительства в Париже. «Рентные бумаги упадут в цене, потому что Тьер за политику вмешательства [в Испании]», — предупреждал он в апреле 1837 г., когда поползли слухи, что последний собирается вернуться в правительство, возобновив прошлогодние попытки послать войска на ту сторону Пиренеев. Более того, одной мысли о еще одном кабинете министров, возглавляемом Тьером, хватило, чтобы Джеймс убедился в необходимости «избавляться от [французских] ценных бумаг, так как дело хорошо не закончится». «Хорошим кабинетом министров», по мнению Джеймса, можно считать такой, который будет проводить миролюбивую внешнюю политику и сбалансирует бюджет внутри страны. Ему импонировало правительство Моле, образованное в апреле того же года именно потому, что оно считалось «слабым». В ноябре следующего года, узнав о переизбрании Моле, Джеймс решил, что выборы «прошли хорошо»; и он призывал правительство «сохранять единство и убедиться в том, что они сильны и влиятельны», обещав «прочную и верную поддержку», когда Тьер в декабре 1838 г. вошел в коалицию противников правительства Моле.

Ротшильды испугались после мартовских выборов 1839 г., когда положение Моле наконец пошатнулось. Они боялись правительства, составленного из «партии Тьера» и либералов-доктринеров. «По-моему, это очень плохо, — мрачно пророчествовал Энтони, — король обязан уступать и делать все, что хочет Тьер, — поверьте, мы немного напуганы». Как оказалось, настойчивые требования Тьера проводить более агрессивную внешнюю политику по-прежнему оказались неприемлемыми для Луи-Филиппа; очередное умеренное правительство сформировал маршал Сульт. Впрочем, продержалось оно недолго, и 1 марта 1840 г. во власть наконец вернулся Тьер. Его на первый взгляд непреодолимое возвышение вызвало пессимизм у Джеймса: «После того как сформировали новое правительство, никто больше об этом не думает, особенно летом, но я вынужден с прискорбием сказать, что Франция сумеет вырваться из ее нынешнего тяжелого положения только посредством войны. Пока Луи-Филипп, да сохранит его Господь, останется [на троне], думаю, что сохранится мир, но у его сына, по-моему, не будет иного выхода, кроме войны. Что ж, будь что будет, милые племянники, я намерен сохранять верность своему прежнему мнению и медленно, но верно распродавать нашу трехпроцентную ренту… Просто позор, что невозможно сформировать правительство, а тот, кто в конце концов его возглавит… можно заранее предсказать, что различные партии в палате будут вцепляться друг другу в глотки, но, если ценные бумаги упадут в цене, можно будет купить их снова, потому что народ во Франции такой же, как в Испании, они ожесточенно борются друг с другом, а на следующий день снова дружат как ни в чем не бывало».