Ниал Фергюсон - Дом Ротшильдов. Пророки денег, 1798–1848

Тьер нанес ответный удар. 12 октября в проправительственной газете «Конститюсьонель» вышла статья на всю полосу, посвященная «Месье де Ротшильду и его маневрам»:

«[По мнению „Таймс“,] месье де Ротшильд — крупный финансист и не хочет войны. Что может быть понятнее? Месье де Ротшильд — австрийский подданный и австрийский консул в Париже, и как таковому ему мало дела до чести и интересов Франции. Это тоже вполне понятно. Но какое вам дело, месье де Ротшильд… биржевик, агент Меттерниха, до нашей палаты депутатов и нашего большинства? По какому праву и какой властью этот финансовый король вмешивается в наши дела? Разве он судья нашей чести и разве его денежные интересы должны превалировать над нашими национальными интересами? Мы говорим о денежных интересах, но, как ни странно, если можно доверять в высшей степени признанным источникам, этот еврейский банкир подает на кабинет не только финансовые жалобы… Судя по всему, он хочет удовлетворить раненое тщеславие. Месье де Ротшильд пообещал своим единоверцам, что добьется отставки нашего генерального консула в Дамаске за ту позицию, какую он занял во время судебного процесса против евреев… Благодаря непреклонности президента совета [Тьера] настоятельные требования могущественного банкира были отклонены, и Ратти-Ментон удержался на своем посту — отсюда раздражение всесильного банкира и пыл, с каким он интригует в тех сферах, до которых ему нет никакого дела».

Автор тирады упустил из виду то, что в одном фундаментальном отношении «финансовый король» все же имел право «вмешиваться» в дела правительства. Если Тьер всерьез рассуждал о военных приготовлениях и в конечном счете даже собирался начать войну, неизбежно возникал вопрос: кто за все заплатит? Единственным возможным ответом ввиду уже и так скудного бюджета оставались займы. Однако, поскольку государственные облигации (рентные бумаги) падали, правительство не могло больше занимать. Вот так не только Ротшильды, но и финансовые рынки в целом применили рычаг давления на правительство, политику которого они не одобряли. Финансовый кризис фактически подорвал доверие к внешней политике Тьера, лишив его возможности занимать деньги. В своем ответе на статью в «Конститюсьонель» Джеймс, проясняя данный вопрос, позволил себе скрытую угрозу: «Я никогда… не поощрял оппозицию правительству по той простой причине, что никогда не желал играть политическую роль. Я, как вы же сами заявляете, финансист. Если я желаю мира, я желаю его достойно, не только для Франции, но и для всей Европы. У финансистов имеются возможности оказывать стране услуги при любых обстоятельствах, и я считаю, что в этом отношении моя реакция всегда следовала незамедлительно ».

Как раз в то время Джеймс не предполагал оказывать свои услуги. Менее чем через неделю, 20 октября, «маленький мерзавец» подал в отставку. Еще через десять дней Сульт и Гизо сформировали новый кабинет, к которому, как с удовлетворением подтвердил Нат, «биржа испытывает величайшее доверие».

Конечно, потребовались многомесячные переговоры для того, чтобы договориться о долгосрочном мире на Ближнем Востоке, — в это время симптомы народной «военной лихорадки» охватили не только Францию, но и Германию. Однако для Ротшильдов падение Тьера стало поворотной точкой кризиса. В марте 1841 г. Гейне писал: «Ротшильд, который какое-то время испытывал недомогание, сейчас вполне поправился и выглядит живым и здоровым. Авгуры фондовой биржи, специалисты по физиогномике барона, заверяют нас, что в его улыбке гнездятся ласточки мира, что всякое беспокойство о возможной войне исчезло с его лица и потому военная буря, Kanonedonnerwetter, угрожавшая всему миру, совершенно развеялась. Даже его чиханье, уверяют нас эти прорицатели, сулит мир».

Последствия ближневосточного кризиса показали, насколько благотворной для Ротшильдов могла стать международная напряженность — при условии, что рост военных расходов не приводит к объявлению войны. Конечно, в 1830-е гг. Ротшильды постоянно пользовались своей финансовой мощью для сохранения мира. С одной стороны, когда великие державы были полностью ограничены в своей внешней политике, поток новых займов мелел и пересыхал. С другой стороны, когда они приступали к политике перевооружения, как в начале 1840-х гг., это не обязательно наносило ущерб интересам Ротшильдов.

Падение Тьера почти сразу же высветило новые возможности для Джеймса. Рост расходов на вооружение — наследие Тьера — и особенно новая дорогостоящая система укреплений вокруг Парижа привели к необходимости нового крупного займа, который правительство маршала Сульта и сделало в 1841 г. У Ротшильдов имелись все основания не любить проект фортификации: если не считать подпитывания воинственных настроений по всей Европе, проект угрожал снизить стоимость виллы Соломона в Сюрене, который находился вблизи планируемой линии укреплений. Тем не менее Ротшильды, не колеблясь, откликнулись на просьбу правительства. Судя по всему, Джеймс был недоволен количеством и эмиссионной ценой облигаций, предложенными новым министром финансов Теодором Юманом, еще одним бывшим банкиром, который решил пойти в политику, и человеком, которого Джеймс в узком кругу называл «негодяем» и «мерзавцем». Более того, переговоры балансировали на такой узкой грани, которая смущала даже Джеймса. Когда Юман попросил его о встрече в Париже, Джеймс наотрез отказался сократить визит к Соломону в Бадгастайн и Вену. Он не раз откровенно признавался, что охотно уступит заем другим, если ему не предложат условия получше. Но, по правде говоря, он ничего не собирался уступать. По его словам, «мы хотим — в самом деле хотим — разместить заем»; и он нисколько не сомневался, что Юману в конце концов придется не согласиться на невыгодные для себя условия. Заем на сумму в 150 млн франков выпустили в октябре примерно на тех условиях, которых и добивался Джеймс.

Для современников произошедшее подтверждало непревзойденное превосходство Джеймса в сфере французских финансов. Однако истинный смысл займа подчеркивал странный «вооруженный мир» (по выражению Гизо), который и вызвал его необходимость. Поразительно, что Джеймс и Нат не только оправдывали, но и финансировали перевооружение, то есть ту политику, против которой они так резко возражали, когда у власти находился Тьер. Новое правительство Франции, уверяли они Лондонский и Венский дома, вооружается исключительно для того, чтобы успокоить общественное мнение. «Ни один кабинет за последние десять лет не преследовал более мирной политики, чем тот, что был сформирован 9 окт[ября], но ему приходится многое принимать во внимание, преодолевать уязвимые места, бороться с ожесточенными врагами». Как только стало ясно, что за вооружения придется дорого заплатить, в народе возобладали более миролюбивые настроения. 8 марта Джеймс уже мог сообщить о «победе»: «Бюджетная комиссия отказалась ратифицировать создание 36 новых полков, и это пощечина Тьеру, который хотел увеличить размер армии; в результате будут сэкономлены 40 миллионов, произойдет подлинное разоружение. Вот доказательство того, что они стремятся сохранить мир. Я купил ренту…»