Натан Эйдельман - Пушкин: Из биографии и творчества. 1826-1837

Разумеется, Пушкин далёк от примитивной идеализации старины, он мыслит исторически, понимая безвозвратность прошедшего. Если он сожалеет о старинном рыцарстве, чести, некоторых сторонах прежнего просвещения, то хорошо помнит, какой ценой всё это достигалось и какая «пугачёвщина», какие «гильотины» явились возмездием за всю эту роскошь…

Но что же несёт в себе новый, торопливый, суетящийся мир «прихода и расхода»?

Вопрос важнейший; за три года до «Пиковой дамы» уже провозглашённый в стихах, создавая которые Пушкин, возможно, не подозревал, что и «отсюда» уже зарождается будущая повесть!

Князь Юсупов, герой стихотворения «К вельможе» (1830), в юности видит те же салоны и балы, что графиня-бабушка Томская (а также карамзинский аббат Н.):

Не ведая — как не ведала и «бабушка», резвятся, шумно забавляются. Но Пушкин уже ведает … [563]

Затем вельможа — свидетель великих событий, переменивших историю Европы:

Пушкин далёк от того, чтобы подвести итог, разъяснить окончательный смысл всех этих событий. В черновике появляются, правда, сильные, определяющие слова: «союз кровавых фурий», «и пьяным ужасом сменённые забавы»; но тут же заменяются более сдержанными, историческими: «союз ума и фурий» и «мрачным ужасом…»; двор же Людовика XVI и Марии-Антуанетты сперва — «сей пышный двор, слепой и дерзновенный» ( III, 808), после «ветреный двор»…

Пушкину ясно, что «преобразился мир при громах новой славы»,— но преображение породило новый, спешащий, нервный тип, к которому относится и Германн: о нём ведь нельзя даже сказать — «разучился веселиться», ибо, кажется, никогда не умел…

В мире Германна всё меньше шутят, всё больше «сводят с расходом приход», шутка, юмор, смех — вообще знаки прежнего «роскошного», «беспечного» мира; «Это была шутка»,— говорит престарелая графиня о «трёх картах».— «Этим нечего шутить»,— сердито возражает Германн ( VIII, 241); скучная, жадная, «страшная» карточная игра и рядом — предчувствие: неясное, неявное, но зловещее, как в «Медном всаднике»; предчувствие грядущего взрыва не слабее французского, взрыва, что похоронит уже и эту торопливую цивилизацию, как прежний похоронил «Версаль и Трианон». Однако ещё неизвестно, скоро ли новый катаклизм, а пока что Германны приближаются, наступают; их всё больше среди читателей журналов, книг.

П. А. Вяземский писал (2 мая 1833 г.): «Всё не то, что было. И мир другой, и люди кругом нас другие, и мы сами выдержали какую-то химическую перегонку…» [564]

Павел Вяземский, сын пушкинского друга, заметит: «Для нашего поколения, воспитывавшегося в царствование Николая Павловича, выходки Пушкина уже казались дикими. Пушкин и его друзья, воспитанные во время наполеоновских войн, под влиянием героического разгула той эпохи, щеголяли воинским удальством и каким-то презрением к требованиям гражданского строя. Пушкин как будто дорожил последними отголосками беззаветного удальства, видя в них последние проявления заживо схороненной самобытности жизни» [565].

Отец же только что цитированного мемуариста, Пётр Андреевич Вяземский, 3 ноября 1830 года записал мнение, в общем близкое к пушкинскому (судя по Дневнику поэта за 1833—1835 гг.): «Как мы пали духом со времён Екатерины <���…> Царствование Александра <���…> совершенно изгладило личность. Народ омелел и спал с голоса. Теперь и из предания вывелось, что министру можно иметь своё мнение. Нет сомнения, что со времён Петра Великого мы успели в образовании, но между тем как иссохли душой» [566].

Кто это мы , которые «успели… иссохли»? «Мыслящее меньшинство», в том числе читатель поэм, повестей, статей Пушкина. Этот читатель был загадочен. Ему как будто «Пиковая дама» даже понравилась. В своём дневнике 7 апреля 1834 года поэт, видимо, не без иронии записывает: «Моя „Пиковая дама“ в большой моде. Игроки понтируют на тройку, семёрку и туза. При дворе нашли сходство между старой графиней и кн. Натальей Петровной и, кажется, не сердятся…» ( XII, 329). Но успех этот был поверхностным. Глубокое философское и социальное содержание маленького пушкинского шедевра до читателя не дошло. Не дошло оно и до литературной критики, которая и при Пушкине, и после него не находила в «Пиковой даме» серьёзного общественно-политического содержания. Много позже Ф. М. Достоевский и Л. Н. Толстой указали на неизмеримые глубины этого «простого и ясного» произведения [567].

Отсутствие истинного понимания очень беспокоило поэта. Сопоставление времён в «Пиковой даме» и других произведениях начала 1830-х годов — это стремление проникнуть в сокровенную тайну сего дня, в сравнении с эпохой уходящей, ушедшей.

Много писано о тяжких придворных обстоятельствах Пушкина, немало — о «светской черни» 1830-х годов. Часто говорилось о равнодушной публике, реже — о критике, которой поэт подвергался «слева»…

Масса многолика, но главные её группы, конечно, представлены характерными фигурами. Сам Пушкин, его современники сохранили в своих сочинениях немало зарисовок российского общества, российской публики 1830-х годов — в «сём омуте», «грядущего волнуемое море»…

Российская статистика (впрочем, ещё очень неразвитая) свидетельствовала о медленном, но неуклонном расширении читающего круга — в 1830-х годах число грамотных увеличивается, хоть и постепенно: приносят плоды несколько университетов, десятки гимназий, училищ, открытых преимущественно за первую четверть столетия; расширяется государственный аппарат; за пол века, с 1796-го по 1847-й, число чиновников увеличивается с 15—16 тысяч до 61 548 человек (бюрократия росла примерно в три раза быстрее, чем население страны [568]); всё заметнее роль разночинцев, грамотного купечества; промышленность, даже сильно заторможенная крепостным правом, за тридцать лет всё же примерно удваивается (английская экономика за этот период, правда, вырастает примерно в пятьдесят раз).

В общем, так или иначе, число читающих увеличивается…

Отношения же поэта со своей аудиторией усложняются. Та популярность, что сопровождала стихи первых лет, особенно южные поэмы, теперь, в куда более зрелую пору, сильно уменьшилась, видоизменилась. По данным московского Музея Пушкина, на 221 список южных поэм и стихотворений поэта в альбомах современников оказывается всего 15 списков сочинений 1830-х годов [569].