Натан Эйдельман - Пушкин: Из биографии и творчества. 1826-1837

Главный смысл этого дальнего, мимолётного художественного воспоминания (так же как и других, более прямых разговоров о 14 декабря) мы видим в стремлении Пушкина — понять таинственный ход, «черёд» истории и судьбы.

Разные времена, эпохи сопоставляются в «Пиковой даме» везде, от первого эпиграфа до последних фраз. Говоря о бабушке, графине Анне Федотовне Томской, её ветреный внук описывает события, случившиеся с нею в Париже «лет шестьдесят тому назад». Это число встречается в повести не раз. «Лет шестьдесят назад,— думает Германн после гибели графини,— в эту самую спальню, в такой же час, в шитом кафтане, причёсанный à l’oiseau royal [559], прижимая к сердцу треугольную свою шляпу, прокрадывался молодой счастливец, давно уже истлевший в могиле, а сердце престарелой его любовницы сегодня перестало биться…»

Шестьдесят лет назад, 1770-е годы: как уже отмечалось, для Пушкина это великая веха, с которой ведётся счёт его времени: эпоха накануне, когда вот-вот взорвётся мир , когда

В России же — Пугачёв: ретроспективный рассказ о молодости графини — как бы «изнанка» той истории великого бунта, которую Пушкин завершает в Болдине одновременно с «Пиковой дамой».

Париж, герцог Ришелье, Сен-Жермен, дамы, играющие в «фараон»,— всё это заставляло русского образованного читателя между прочим вспомнить хорошо, «наизусть» известные строки из «Писем русского путешественника».

В главе, сопровождаемой авторской датой « Париж … апреля 1790», Карамзин писал: «Аббат Н* <���…> признался мне, что французы давно уже разучились веселиться в обществах так, как они во время Лудовика XIV веселились <���…> Жан Ла (или Лас),— продолжал мой аббат,— Жан Ла [560]несчастною выдумкою банка погубил и богатство, и любезность парижских жителей, превратив наших забавных маркизов в торгашей и ростовщиков; где прежде раздроблялись все тонкости общественного ума, где все сокровища, все оттенки французского языка истощались в приятных шутках, в острых словах, там заговорили… о цене банковых ассигнаций, и домы, в которых собиралось лучшее общество, сделались биржами. Обстоятельства переменились — Жан Ла бежал в Италию,— но истинная французская весёлость была уже с того времени редким явлением в парижских собраниях. Начались страшные игры <���…>. Все философствовали, важничали, хитрили и вводили в язык новые странные выражения, которых бы Расин и Депрео понять не могли или не захотели,— и я не знаю, к чему бы мы наконец должны были прибегнуть от скуки, если бы вдруг не грянул над нами гром революции» [561].

Карамзинские и пушкинские страницы сопоставляются очень любопытно.

Внешне лёгкая, шутливая ситуация (скука — революция) применена Карамзиным к очень серьёзным, кровавым обстоятельствам: ведь «Письма русского путешественника», посвящённые сравнительно умеренному периоду французской революции (1790 год ещё не 93-й!), публиковались уже после якобинской диктатуры и термидора; по версии «аббата Н.», предыстория краха старого режима во Франции, между прочим, связана с тем, что французы «разучились веселиться», стали «торгашами и ростовщиками», предались «страшной игре». Сегодняшний, строгий исследователь сказал бы, что аббат («устами Карамзина») с печалью констатировал «глубочайший кризис феодальных устоев во Франции, неизбежное приближение нового, буржуазного мира».

Прогресс, но неминуемо связанный с жертвами, утратами…

В «Пиковой даме» молодая графиня (будущая бабушка) как будто сходит с карамзинских страниц (где в предреволюционном Париже «молодые дамы съезжались по вечерам для того, чтобы разорять друг друга, метали карты направо и налево и забывали искусство граций, искусство нравиться»): [562]«Покойный дедушка, сколько я помню, был род бабушкина дворецкого. Он её боялся, как огня; однако, услышав о таком ужасном проигрыше, он вышел из себя, принёс счёты, доказал ей, что в полгода она издержала полмиллиона, что под Парижем нет у них ни подмосковной, ни саратовской деревни, и начисто отказался от платежа. Бабушка дала ему пощёчину и легла спать одна, в знак своей немилости.

На другой день она велела позвать мужа, надеясь, что домашнее наказание над ним подействовало, но нашла его непоколебимым. В первый раз в жизни она дошла с ним до рассуждений и объяснений; думала усовестить его, снисходительно доказывая, что долг долгу рознь и что есть разница между принцем и каретником. Куда! дедушка бунтовал» ( VIII, 228).

Бабушка, прожившая в Париже за полгода полмиллиона, и «бунтующий дедушка» — это как бы пародия на бунт, который зреет в это время в России и вскоре дойдёт до саратовских имений графа и графини. Бабушка снисходительно объясняет дедушке, что есть «разница между принцем и каретником» — но ведь лет через двадцать каретники возьмутся за принцев: партнёр бабушки по картам герцог Орлеанский не доживёт нескольких лет до падения Бастилии, но его сын Филипп вступит в якобинский клуб, будет именоваться «гражданин Эгалите», проголосует за смертную казнь своего близкого родственника Людовика XVI и потом сам сложит голову на эшафоте; внук же бабушкиного партнёра и сын гражданина Эгалите за три года до написания «Пиковой дамы» взойдёт на французский престол под именем короля Луи-Филиппа (чтобы в 1848-м быть свергнутым очередной революцией).

Сегодня эти сопоставления далеко не очевидны; в пушкинскую пору — едва ли нетривиальны…

Итак, автор «Пиковой дамы» размышляет и сопоставляет: что безвозвратно утрачено с XVIII столетием, что несёт новейшее время, новейшие гадательные книги?

В сцене, где Германн идёт в спальню престарелой графини, его снова окружают «призраки» 1770-х годов: Монгольфьеров шар, Месмеров магнетизм, мебель, которая стоит около стен «в печальной симметрии», портреты работы старинных мастеров, фарфоровые пастушки, старые часы… Обрисовав в предшествующих главах отвратительный образ старой, равнодушной графини и, кажется, грустно посмеявшись над её временем, Пушкин затем постепенно ведёт «партию» против Германна и отчасти за графиню. На стене незваный гость видит портрет румяного и полного мужчины в мундире со звездой и «молодую красавицу с орлиным носом, с зачёсанными висками и с розою в пудреных волосах». Очевидно, это молодая графиня и её муж. Германн, требующий секрета трёх карт, всё больше утрачивает человеческое; Пушкин пишет, что он «окаменел». Между тем в лице графини — «живое чувство», она вызывает всё большее сострадание. Германн убивает её из корысти, в то время как некогда она щедро открыла свой секрет, по-видимому, повинуясь живому чувству…