Ольга Ковалик - Галина Уланова

Самосознание учениц начало дрейфовать в сторону общекультурных ценностей с назначением директором Петроградского хореографического училища Андрея Александровича Облакова, окончившего его в 1892 году. Для него не было секретом, что, как правило, «линия судьбы» будущих артисток напрямую зависела от масти «интересного короля». Даже через несколько лет после Октябрьского переворота воспитанницы неукоснительно соблюдали поведенческий стандарт Императорского училища. Не случайно характер Улановой отличался смесью старорежимных и советских черт.

Облаков понимал, что искусство нельзя постичь до конца, нормировать, планово развить, нельзя предсказать итог творческого процесса и отклик на него. Так в чем же тогда задача образовательного процесса? Конечно, в своевременном выявлении и мудром совершенствовании индивидуальных дарований. Поэтому директор практиковал ежедневное общение с воспитанниками. В своей просторной квартире в школьном здании он принимал каждого, кто желал серьезного разговора, отеческого увещевания. У гостеприимного очага Андрея Александровича формировались союзы единомышленников, звенело многоголосие мнений и бурлило изобилие идей.

Дома Уланова сталкивалась с коллегами родителей, а в квартиру Облакова приходили люди других художественных профессий, замечательные неожиданной новизной и оригинальностью. Балерина говорила:

«Я соприкасалась с очень многими педагогами, но и помимо их люди старшего поколения — и актеры, и музыканты, и художники, с которыми я встречалась в Ленинграде, это тоже все мои педагоги. Я любила и погулять, и посмеяться с молодежью, но как-то совпало так в жизни, что мне интересно было со старшими людьми, потому что я у них узнавала что-то, что мне хотелось узнать о жизни, об искусстве. Не обязательно, что я с ними как-то общалась. Мне достаточно было прийти туда, где очень много собиралось народа, говорили, например, о спектакле, который только что прошел или готовился. Я где-то в уголочке сидела, прислушивалась, меня интересовало, что они говорят, как они говорят, о чем они говорят, что нужно думать. То есть я незаметно там присутствовала, но мне это давало очень многое. Да и сама жизнь разве не педагог, сама жизнь учит тебя. Нужно только внимательно прислушиваться к жизни, находить в ней необходимое для себя, чтобы это передать потом на сцену. Потому что можно учиться только у жизни и у природы».

Чтобы ум учениц не застрял в их пятках, Облаков старался заинтересовать воспитанников посещением театров, музеев, студий, творческих дискуссий, музыкальных премьер, что категорически запрещалось во времена оны, когда образование презиралось девицами до «отврата».

Но и этих учебных новаций Андрею Александровичу было мало. Он наладил отношения с Музеем театрального и музыкального искусства, Институтом истории искусств, где инициировал постоянное обсуждение балетных тем с непременным участием делегированных от хореографической школы воспитанников старших классов. В училище устремилась молодежь, переполненная творческими идеями. Театрик обзавелся новыми завсегдатаями — будущими прославленными деятелями советского искусства Владимиром Дмитриевым, Иваном Соллертинским, Юрием Слонимским, Борисом Эрбштейном. Там на репетициях и представлениях они увидели впервые танец Гали Улановой и прикипели к нему навсегда.

— Как бы чего не вышло от такой жизни! — брюзжала Лихошерстова.

— От жизни ничего плохого не выходит, а от отсутствия жизни — много чего, — возражал Облаков.

Директор безоговорочно принял революцию, и его вера в социалистический строй являлась для воспитанников компасом, по которому они сверяли новый курс учебного процесса. При этом Облаков, не рассуждая вслух о политике, умелым реформированием бывшего Императорского театрального училища наглядно агитировал за коммунистический режим.

Андрей Александрович руководил училищем до 1926 года. Внешне он совсем не соответствовал балетной профессии: редко улыбался, был учтив, сдержан, деликатен, держался предельно корректно, не допускал фамильярности, постоянно делал самокрутки и дымил, словно труба флагманского корабля. Кажется, Галя ненароком переняла некоторые его повадки и, переиначив на свой лад, закрепила за собой пожизненно. Даже привычку курить она подцепила еще воспитанницей, а к концу 1930-х годов выкуривала по 15–20 папирос в день.

На закате танцевальной карьеры Уланова не раз предавалась воспоминаниям о школьной поре:

«Большинство из наших педагогов было для нас живыми примерами, на которых мы учились честному и чистому отношению, любви к своей профессии.

Чем проницательнее учитель, чем возвышеннее сила его человеческого «я», тем богаче будет кругозор его учеников, тем благороднее, смелее и отзывчивее будут его ученики в жизни. Чем грамотнее учитель, чем больше в нем человеческой красоты, ума, любви, тем больше он дает ученикам, тем большей глубиной наполнены его советы, тем дороже и крепче память о нем.

На свете, пожалуй, нет ничего более ранимого, чем душа ребенка. И там, где между учителем и его учениками нет подлинного уважения и любви, а есть недоверие, неуважение, там сеются в душах детей зло, обиды, дети теряют веру не только в учителя, в справедливость, но что самое страшное — дети теряют веру в свои силы».

До революции театральное училище давало четырехлетнее образование, с 1919 года — семилетнее. Лекции воспитанницам читали выходцы из той научной когорты, которая в результате пятилетней деятельности отдела истории и теории театра Ленинградского института истории искусств сформировала новую дисциплину «Театроведение»: Н. П. Извеков — авторитетный исследователь «театральных процессов»; профессор А. А. Гвоздев — историк театра, литературовед, создатель научной школы по изучению истории западноевропейского театра; И. И. Соллертинский — просветитель, критик, музыковед, знавший 26 языков. Облаков привлек к преподаванию в училище еще несколько знаменитостей. Курс истории театра и балета вел профессор университета М. А. Яковлев, автор опубликованной в 1924 году монографии о Мариусе Петипа. Некоторое время лекции читал историк литературы, основатель русской научной испанистики профессор Д. К. Петров. Подвизался в балетном училище киновед К. Н. Державин.

Трудно представить, как перечисленным эрудитам удавалось вкладывать высокие истины в хорошенькие головки, постоянно забитые экзерсисами, спектаклями и репетициями. Однако будущие танцовщицы с грехом пополам набирались ума-разума. «Драмбалет» 1930-х годов явился, пожалуй, самым сочным плодом послереволюционного просвещения воспитанниц. Во всяком случае, именно любимый ученицами Алексей Александрович Гвоздев ратовал за взаимопроникновение балетного и драматического театров, способствовал культивированию изрядно подзабытой «хореографической драмы» на почве социалистического реализма.