Ольга Ковалик - Галина Уланова

С воспитанницами недолго занимался Д. Д. Шостакович. Уланова вспоминала:

«Я познакомилась с семьей Шостаковича — с его мамой, с его сестрой, которая вела в нашей школе класс фортепиано. Да и сам Дмитрий Дмитриевич одну зиму преподавал нам теорию музыки и музыкальную грамоту — мы почти ничего не понимали, а он работал просто для заработка, как прежде до этого подрабатывал аккомпаниатором в кино и перед сеансами играл. И писал музыку. Наверное, работал ночами. Во всяком случае, помню почему-то, что он прибегал в школу рано утром и на губах у него всегда виднелись следы зубного порошка. Очевидно, не успевал, торопился.

О серьезном отношении к нему и его музыке в ту пору не думалось, жилось тогда весело, в театре роились замыслы, и мне давали одну партию за другой.

Шли годы, я ходила на концерты, слушала музыку Шостаковича. Где-то иногда мы переговаривались с ним по поводу премьер его сочинений. Всякий раз, встречая меня, даже когда мы были уже в зрелом возрасте, Дмитрий Дмитриевич говорил: «Галя, вы знаете…» Многое поначалу было трудно понять, но исподволь я привыкла к нему, поняла его характер, его мысли, мне стало близко его творчество».

Когда Уланова в 1948 году праздновала двадцатилетие творческой деятельности, в потоке поздравительных писем было и послание от Софьи Васильевны и Марии Дмитриевны Шостакович — матери и сестры композитора:

«Дорогая Галина Сергеевна, буду очень счастлива, если сегодня, в день Вашего славного юбилея, среди бесчисленных приветствий и телеграмм Вы прочтете и мой горячий привет с неизменным пожеланием, чтоб Вы долго и многие годы радовали и блистали Вашим замечательным и подлинным дарованием.

С гордостью всегда вспоминаю Ваши первые шаги на сцене Ленинградского балета… Ваша С. Шостакович.

Дорогая Галечка, горячо Вас приветствую, крепко обнимаю, желаю счастья, радости и успехов. Всегда любящая Вас М. Шостакович».

И всё же общеобразовательные дисциплины смотрелись бедными родственниками в балетном училище, где в фаворе были науки хореографические. С наставниками Улановой повезло. Позднее она писала:

«Не могу не подчеркнуть, что никто нас не поучал, никто не навязывал своих идей. Какое счастье, что наши учителя умели и хотели разглядеть в каждом из нас человека и артиста во всех его личных, только ему присущих проявлениях.

У нас было несколько хороших педагогов. Не то что один педагог выучил нас. Нас выучила группа людей, которые очень хорошо относились к детям и считали, что мы — будущее. В тот период была только половина труппы, остальные эмигрировали. И они отдавали нам всё, чтобы мы начали работать в театре…

Артист творит образ. Педагог творит человека, и притом такого, который должен быть способен создавать художественный образ. Насколько же труднее, насколько благородней задача учителя, призванного воспитать и научить художника!»

В самом деле, только зоркий глаз педагога способен безошибочно выявить в ученике его амплуа и выработать стратегию развития не только его телесного, но и интеллектуального склада. Даже маленькая ошибка в столь деликатном процессе может погубить артистическую карьеру подопечного. Балет обеих столиц достиг блистательных результатов прежде всего благодаря наставникам, названным кем-то «могучей кучкой балетного искусства»: А. Я. Вагановой, М. Ф. Романовой, А. В. Ширяеву, Л. С. Леонтьеву, А. М. Монахову, В. И. Пономареву, Н. П. Ивановскому, Е. П. Снетковой-Вечесловой, А. В. Лопухову, В. А. Семенову, Е. П. Гердт.

Премудрость пантомимы Галя Уланова познавала под руководством Леонида Сергеевича Леонтьева, который с успехом участвовал в новаторских постановках балетмейстера Михаила Фокина на сцене Мариинского театра. Его яркое дарование пришлось ко двору и в дягилевских Парижских сезонах 1908–1910 годов. Леонтьев разделял убеждение, что танцовщицы, не имеющие дара к пантомиме, всего лишь «хорошие облагороженные фокусники», но всё же, предчувствуя влечение хореографического театра к приемам драматической игры, модифицировал условные движения старой балетной пантомимы гармонической спайкой классических па с выразительной мимикой. И не будь Уланова ученицей Леонтьева, неизвестно, смогла бы она преодолеть натуралистические искушения «драмбалета». Галина Сергеевна признавалась:

«Еще в самые ранние школьные годы, чуть только дело доходило до так называемой пантомимы с ее вычурной и манерной жестикуляцией, начисто оторванной от жизни, у меня в полном смысле слова опускались руки, и я чувствовала себя одеревеневшей, бессильной. Не чеканные, веками сложившиеся формы классического танца, позволяющие исключительно широко выявлять свойственные человеческому телу ритмические и пластические возможности, но именно старая пантомима всегда была для меня камнем преткновения. Сплошь и рядом получала я единицу по этому предмету».

Зато она проникновенно дополняла естественной мимикой танцевальную информацию об образе. Богданов-Березовский тонко подметил, что пантомима Улановой «оставалась насквозь напевной, напоенной той чарующей фразировкой пластики, которая сближает пантомиму с танцем, как бы превращая ее в танец предельно замедленного темпа».

Ей были очень близки слова Леонида Якобсона: «Тысячи людей кончают балетные школы и прекрасно танцуют, а говорить на языке танца редко кто может». «Умирающего лебедя» Уланова исполняла с неподвижным лицом, однако именно в ее опущенных глазах читалась страдающая душа. Скудные хореографией опусы «драмбалетмейстеров» Галина Сергеевна превращала в пластические поэмы. И «Бахчисарайский фонтан», и «Ромео и Джульетта», и «Утраченные иллюзии» были хороши благодаря Улановой.

Галя избегала хлопотливой мимики, считая, что лицо должно быть «чистым холстом», и пусть зритель сам додумывает портрет. «В самые сильные моменты душевного волнения лицо артистки почти спокойно. Только чуть сильнее раскрываются глаза, губы, поднимаются еле заметные черточки бровей. Но всем ее едва уловимым движениям предшествует мысль, которая развивается неуклонно и властно, захватывая зрителей своей правдой», — отмечала Татьяна Вечеслова. Уланова вспоминала:

«В пантомиме наш класс выпускался в отдельных отрывках, и мне нужно было изображать пленную греческую девушку, которую приводили турку в наложницы. Я должна была плакать и страдать. В общем, Леонтьев вел меня в пантомиме, как трагическую актрису…»

А еще Леонид Сергеевич обучал важнейшему мастерству поддержки. Галина Сергеевна признавалась:

«И если я потом, уже будучи артисткой, не боялась трудных «верховых» и таких акробатических поддержек, как в «Золотом веке», где меня куда только и как только не бросали (по роли я там спортсменка), то обязана этим Леониду Сергеевичу. Он научил свободно владеть своим телом, научил собираться в каком-то головокружительном движении».