Олег Сумин - Гегель как судьба России

В середине прошлого 2004 года я получил письмо- приглашение от Оргкомитета Международной научной конференции в Кубанском государственном университете, которое не оставляло сомнений в том, что к идеям, изложенным в данной книге, проявлен искренний интерес.

В мае 2005 года в Москве на IV Российском философском конгрессе в МГУ им. М. В. Ломоносова прозвучал доклад, в котором утверждалось, что философское понимание русской истории возможно только с точки зрения системы абсолютного идеализма, а последовательное проведение принципов последней убедительно показывает нам, что история русско- коммунистического государства есть период объективной положенности философской идеи.

Доклады подобной идейной направленности были сделаны в «Доме Лосева» на Арбате, а также в Санкт–Петербурге на теоретическом семинаре Санкт–Петербургского общества немецкой классической философии.

Что еще более важно данным кругом идей заинтересовалась и молодежная студенческая аудитория. Удовлетворить этому интересу, а также способствовать его дальнейшему пробуждению и должно новое, предпринимаемое нами издание.

27 июня 2005 г., Монреаль

Кроме того, в Восточной Европе мы находим огромную славянскую нацию …

Вся эта масса исключается из нашего обзора потому, что она до сих пор не выступала как самостоятельный момент в ряду обнаружений разума в мире. Здесь нас не касается, произойдет ли это впоследствии…

Г. В. Ф. Гегель. «Лекции по философии истории»

Название данной работы указывает на ее исторический характер, ибо понятие «судьба» подчеркивает историческую, временную и, таким образом, случайную сторону. В этом случайном и временном философия должна познать необходимое и времени неподвластное, ибо, хотя судьба и проявляет себя во времени и как время, само содержание судьбы не сводится всецело только к преходящему и случайному. Представлением о судьбе люди выражают мысль о том, что кажущийся хаос жизни в действительности не столь уж и хаотичен и существует некий высший судья, стоящий над хаосом событий, над временем, которому подчинена жизнь как отдельных индивидов, так и целых народов.

Особенностью судьбы является то, что она остается неизвестной людям и народам. Она проявляет себя как некая скрытая от них сила, как некая необходимость, которой они подчинены, но смысл которой людям неясен до тех пор, пока они сами вовлечены в практические действия, пока они «находятся в руках судьбы». Эту мысль люди также выражают фразой, что никто не может знать своей судьбы. Ее можно предугадывать, но познать всецело невозможно. И с этим следует согласиться. Познать свою судьбу предварительно нельзя. Ибо судьба есть необходимость, которая проявляет себя во времени, где существенную роль играет случай.

Необходимость как судьба есть всегда разумная необходимость, реализующая себя не в себе самой и не через себя саму, а через случайность. Однако, когда судьба чего–то уже изжита, когда время развернуло все многообразие своей случайности, тогда уже появляется возможность познать эту скрытую силу, скрытую необходимость, которая двигала историей. Настает время познания судьбы. Именно этим и занята философия истории. Хотя философия истории и занята тем, что было во времени, т. е. преходящим, философия не описывает временные факты в их случайной связи, а вскрывает их разумно–необходимый смысл.

До этой мысли, что в истории за игрой случая скрывается разумная необходимость, дошла уже христианская религия. Этот «разум в истории» христианская мысль определяла как «провидение», как «план бога». Поэтому первыми «философами истории» в истории культуры были христианские теологи, в лице прежде всего Августина. То же самое мы находим и на почве русской культуры. П. Я. Чаадаев называется в качестве первого русского философа истории, ибо он задался целью разобраться в вопросе: а какие, собственно, имеются намерения у бога относительно России? Занимает ли она какое–либо место в его «божественном плане»? В данном случае нас не интересуют выводы, к которым пришел Чаадаев, которые к тому же хорошо известны. Для нас сейчас важно то, что «судьба», которой подчинены люди и народы, христианской мыслью определялась как мысль или идея бога. Другими словами, христианская историософия в качестве судьбы утверждала идею христианского бога. Судьба ею познавалась как бог.

Данная работа в этом отношении также должна быть отнесена к разряду подобных работ, ибо и она по примеру Чаадаева заявляет о претензии рассмотреть судьбу России. Ее особенностью, однако, является то, что в качестве судьбы она утверждает не бога, не религиозную идею, а саму философию. Насколько оправдана подобная претензия сама по себе станет ясно по ходу самой работы. Здесь же мы должны обратить внимание на то, что в данном случае настоящая работа выходит только за рамки «философии истории». Получается даже как бы некое противоречие, состоящее в том, что в работе сочетаются сразу две философских дисциплины: и сама философия, история философии, о чем нам говорит имя автора философского учения, и одновременно — философия истории, о чем нам говорит словосочетание «судьба России». Данной формулировкой, сплетающей в одно историю философии и философию истории, мы хотим подчеркнуть факт совершившегося единства философии с мировой историей. Может показаться, что эта связь имелась всегда — философия всегда была связана с историей. Это верно, но дело в том, что в прошлом связь эта имела случайный, неразвитый характер. До XIX в. философия как форма познания и мировая история не были связаны между собой необходимым образом. История как судьба развивалась сама по себе, будучи преимущественно историей развития религиозных идей, войн и т. п., а философия — сама по себе, не будучи ощутимым образом никак связанной с этими войнами и другими историческими событиями, философия никак не влияла на судьбу истории, а историческая судьба была совсем равнодушна к тому, о чем там рассуждают в тиши своих аллей и кабинетов ученые мудрецы. Философия как субъективное знание и история как объективный ход событий не имели необходимой связи. К XIX в. это положение изменилось. Связь между философской идеей и историей утратила свою внешность и приобрела характер разумной необходимости. Момент субъективности и объективности начали процесс необходимого взаимного опосредствования. Судьбой истории стала сама философия!

Этот и без того спорный тезис мы должны пояснить далее еще более спорным положением. Утверждая, что философия стала судьбой всемирной истории, мы не имеем нечто неопределенное — какую–то там философию вообще и какие- то там исторические события вообще. Судьбой всемирной истории стала философия в определенной форме, а именно в форме философской системы, выраженной Гегелем. И, забегая вперед, скажем, что только эта философия и могла стать судьбой. Философия и стала судьбой именно потому, что в философии Гегеля она достигла определенного, качественно нового состояния. Но и достигнув этого нового для себя состояния, давшего ей возможность стать судьбой всемирной истории, философия не стала абстрактной исторической судьбой, но проявила себя как судьба конкретного народа. И этим народом является русский. Таким образом, философия стала судьбой всей всемирной истории, народов всего мира, но это вхождение философии во всемирную историю произошло через судьбу русского народа. Данное обстоятельство составляет особенность русской культуры. Русские интеллигенты давно уже предчувствовали некое особое предназначение России, тосковали по нему и гадали, каково же оно будет. Русская религиозная мысль предполагала, что «русская идея» будет религиозной идеей. К их верному предчувствию необходимо добавить, что «русская идея» приобрела еще более лучшую и более возвышенную форму — «русской идеей» стала не религиозная, а философская идея. Именно этими соображениями обусловлено, с одной стороны, сочетание истории философии с философией истории, а с другой, то, что это сочетание приобретает вид отношения: философия Гегеля — судьба России. Данное отношение является необходимым и нельзя формулировать, например, необходимость философии Декарта или Аристотеля ни для всемирной истории, ни для истории России. Декарт и Аристотель были необходимы только для истории самой философии, но не были прямо связаны ни с самой всемирной историей, ни с судьбой России. Поэтому темы «Декарт как судьба России» быть не может, тогда как «Гегель как судьба России» есть совершенно необходимая тема, доказательству чего и посвящена вся книга. Утверждая здесь еще совершенно непосредственно положение о том, что «русской идеей» является идея философии, мы должны теперь сказать несколько слов о том, почему же «русской идеей» стала «идея немецкой философии»? Для многих это прозвучит как неприемлемое и произвольное утверждение, ибо, начиная с Эрна, широко известным является стремление утвердить «русскую философию» как противоположную западной, хотя и находящуюся в связи с ней, но ее превосходящую. Из самого хода работы должно стать ясным, что не нашим произволом является утверждать «идею немецкой классической философии» в качестве «русской идеи». Не мы ее утверждаем, а вся история России вопиет об этом. Идея немецкой классической философии уже является нашей судьбой — хотим мы этого или не хотим. Единственное, что нам остается, — это либо понять нашу судьбу, либо продолжать оставаться в неведении того, куда влек и куда продолжает влечь Россию рок событий. И совершенно очевидно, что раз наша непосредственная предпосылка — это утверждение того, что судьбой России является философская идея, выраженная в немецком идеализме, то понять русскую судьбу можно, во–первых, только с философских позиций вообще (ибо понять философскую идею с нефилософских позиций невозможно), а во–вторых, хорошо уяснив те особенности, которые философская идея получила в ее немецком варианте и прежде всего в форме системы Гегеля. Именно в этом заключается вся сложность и специфика русской историософии. То есть, если судьбу, скажем, Западной Европы можно указать уже с религиозной точки зрения (что и сделал, например, Чаадаев, указав, что судьба Западной Европы есть идея христианской религии, — все в Европе дышит историей развития религиозной идеи), то судьба России с религиозной точки зрения или с точки зрения «религиозной философии» понята быть не может. Поскольку этой судьбой стала философская идея, то и понята она может быть только с позиций «философской философии», каковой и является философия Гегеля. Другого способа понять судьбу России не существует.