Олег Матвейчев - Ватник Солженицына

Великолепный стилист, кудесник слова Исаак Бабель восхищался стилем Владимира Ленина, находя его сильным, лаконичным, упругим. С этим можно подискутировать, но бесспорно то, что образная языковая манера вождя тоже узнается на раз: «Когда наступит час вешать буржуев, они станут конкурировать друг с дружкой за право продать нам веревку по самой низкой цене».

Над созданием собственного узнаваемого языка Солженицын работал всю жизнь. И стиль его угадывается тоже мгновенно. Тяжелый и скучный, он, однако, обильно приправлен массой псевдорусских неологизмов вроде «невпритвор», «напуг», «злопышники», «укрывище», «сбекрененная фуражка», «натучнелый скот», «натопчивая печь», «на поджиде», « на сковыре Никиты», «под дёготный зашлёп», «дрем чивый», «расколыханный», «не давая взнимку», «не впервь и не впоследне».

Эта манера Солженицына бросается в глаза сразу, как только открываешь любую его книгу. Характерна она и для устной речи писателя, нафаршировывавшего каждое свое выступление или интервью малопонятными, но звучащими почвенно, по-старинному словечками.

Создавалось впечатление, что Солженицын говорит на исконно русском, дореформенном, утраченным за годы мутной совдепии языке.

Где же узнал его человек, который вырос в крупном городе в самый разгар агитпропа?

Стратагема № 10

Изобретите свой язык – своеобразный и неповторимый, звучание которого не позволит спутать вас ни с кем.

В юности, едва познакомившись с произведениями Солженицына, мы тоже задавались этим вопросом и уже значительно позже выяснили, что Солженицын, оказывается, всю свою жизнь, даже на фронте и даже сидя в тюрьме, не выпускал из рук словарь Даля. Именно оттуда и брал он свои «исконно русские слова». Этот словарь Даля упоминают в своих воспоминаниях все знакомые писателя той поры. Словарь Даля все время читает в «Круге первом» и Глеб Нержин, автобиографический герой Солженицына.

Есть, однако, проблема: словарь Даль составлял из разных слов разных диалектов русского языка, то есть, например, в словаре бок о бок могли стоять слова и из сибирских, и из вятских, и из южнорусских говоров, которые никогда бы не встретились в речи одного и того же человека. Более того, известно, что Далю часто предъявляли претензии в сочинительстве слов языка, а он, признавая это, оправдывался тем, что ничего страшного, что сочиненное им слово не встречается в языке, главное, что «оно звучит по-русски».

Когда Солженицын, для придания себе народности, заменял общеупотребительные слова в своем тексте на слова из словаря Даля, то возникал этот эффект «народности» с одной стороны, и эффект антинародности, пародийности и лубочности – с другой, ведь это был искусственный, вавилонско-русский язык, язык всех говоров сразу и никакого говора в отдельности.

В то, что Солженицын говорит на некоем народном языке, легко может поверить иностранец или городской житель, интеллигент, который никогда деревенского языка не слышал, но реального селянина этим липовым народным языком не проведешь! Поэтому и восхищение этот язык вызывает именно у городской интеллигенции, которая вздыхает по утраченным корням. Ну и у экзальтированных западных интеллектуалов, вроде британского журналиста Бернарда Левина, писавшего в лондонской «Таймс», что, читая Солженицына, «начинаешь понимать, что означало когда-то выражение “святая Русь”» 318 318 Цит. по: Бушин В.С. Александр Солженицын: Гений первого плевка. С. 70. .

Между тем, в российской глубинке еще можно услышать настоящую красивую и образную народную речь. В пензенских деревнях, например, говорят не «поймал», а « пымал» , вместо «попробуй» – « пытай» , вместо «сосед» – « шабёр», а соседка – «ша брова» , дверь – это « двёрка» , а тряпка – « тымалка». Почему «тымалка»? Оказывается, это сокращение от отымалка , раньше отымалку использовали, чтобы из печи что-то вытащить. Так что, в отличие от солженицынских неологизмов, это слова живые, функциональные. Хорошее ведь, вправду, слово «тымалка», ухватистое!

Сколько мест, столько и русских языков. И это прекрасно, ведь это живые языки, на которых люди говорят и по-своему ими вещи подмечают.

Есть также мертвые языки, придуманные.

В 1990 году Солженицын издал «Русский словарь языкового расширения», представляющий собой выписки из Даля и некоторых других источников с добавлением множества слов собственного «словопроизводства». Причем выписки эти делались целых полстолетия: «С 1947 года много лет я почти ежедневно… читал подряд все четыре тома Даля, очень внимчиво » 319 319 Солженицын А.И. Русский словарь языкового расширения. М.: Наука, 1990. С. 3. . Свой полувековой труд Солженицын проделал, по его словам, чтобы «восполнить иссушительное обеднение русского языка и всеобщее падение чутья к нему» 320 320 Там же. . Занесенные в хаотическом порядке в словарь «незаслуженно забытые» слова, по мнению автора, непременно должны присутствовать в языковом обиходе современных россиян. Всего таких слов его словарь насчитывал около тридцати пяти тысяч!

Что же это за «полнокровные» слова, и как с их помощью можно насытить «обедневшую речь»?

Скандальный российский филолог Алексей Плуцер-Сарно попробовал провести своеобразный эксперимент, составив текст на «языке» словаря Солженицына:

Ерыжливый дурносоп верстан, достодолжный жегнуть шершавку, любонеистово хайлил жиротопное шурьё. Зябкоподжимчивый валява остробучил, жубря: “Хунды-мунды, вахлюй! Отрезно ты фефёлу дочул, иззаплаченный дурандай!” “Да, жемнул я мормотень! – отжегнулся дурносоп верстан, – а тебе вот маламзя с расщепырей!” “Да, ить здеся одна жирным-жирнешенька шеврюжка!” – верстанулся прощепырник. “А ты чо выхайлился, захухряев оторвяжник?” – утомчился зябкоподжимчивый дурносоп. “Эвося! – защепырил прожубрястый валявка, – я то – чуфырь! А ёна ведь неутомчивая жемжурка. Коли ей баларыст зажирнить в шабры, так расщепырится захухрястой профефёлой!” Тутока верстаный дурносопяк дочуял страстоубийственный хлясь. Отрезный захухряй прожемнул поконец и ущепырил растопырю 321 321 Плуцер-Сарно А. О «Словаре языкового расширения» А.И. Солженицына / URL: http://plutser.ru/histogy_dictionary/hslang/ ustar_slovar5 .

«Созданный на языке А.И. Солженицына искусственный текст под названием “Необиходная баба” показывает, с одной стороны, что лексика такого рода действительно имеет определенную литературную ценность, поскольку обладает исключительной экспрессивностью, – тонко троллит Плуцер-Сарно писателя-новатора. – С другой стороны, совершенно очевидно, что возродить эти слова в облике некоего нейтрального пласта кодифицированного литературного языка совершенно невозможно» 322 322 Там же. .