Марк Уральский - Неизвестный Троцкий (Илья Троцкий, Иван Бунин и эмиграция первой волны)

16 мая 1957 г. в нью-йоркской газете «Новое русское слово» была опубликована статья И.М. Троцкого «Татьяна Варшер (К 50-летию ее научной и литературной деятельности)». Читаемый сегодня, текст, написанный в манере «юбилейного панегирика», выглядит на удивление сухим и отстраненным. Поздравляя юбиляра, автор мало говорит о ней от себя лично, довольствуясь определениями общего характера: «кипучий темперамент», «неуемная энергия», «жизнерадостность», «творческий пыл», «задор молодости» и т.п. При этом он опускает даты и другие «знаковые» биографические подробности жизни Т.С. Варшер, хотя добросовестно перечисляет имена археологов и историков античности, которые высоко оценивали ее научные достижения. Текст юбилейной статьи выглядит достаточно странно, поскольку И.М. Троцкий, как уже упоминалось, был не только знаком с Татьяной Сергеевной с начала 1920-х (факт, который она подчеркивает в своем личном обращении к нему, публикуемом ниже), но и, как явствует из тональности ее письма, поддерживал с ней весьма дружеские отношения. Более того, статью Зинаиды Гиппиус «Душа живая», судя по карандашным пометкам, Троцкий читал очень внимательно; по всей видимости, ему было важно уяснить, какие именно характеристики женщины-ученого выделила в качестве наиважнейших женщина-литератор — их общая знакомая, признанный мастер литературного портрета, известная своим острым глазом, у которой, по меткому определению современника-рецензента 145:

Хороши не только чрезвычайно своеобразные описания, но и замечания в сторону, всегда умные, часто злые и насмешливые.

В своей статье И.М. Троцкий цитирует З.Н. Гиппиус очень выборочно, поэтому приведем заинтересовавший его отрывок полностью:

Для русского человека быть в Риме и не видеть Татьяну Варшер гораздо непростительнее, чем не видеть Папу. Кто она? Ученая женщина? Да. Но если б она была только это, или даже если б походила, главным образом, на «ученую женщину» в обычном представлении, мне, портретисту, описателю «Живых лиц», нечего было бы о ней сказать. О ее работах, ученых заслугах в археологии, уже достаточно писалось специалистами: пусть они и продолжают, у меня же своя специальность.

«Самое интересное в мире, — говорю я в одной из моих статей, — это “живой человек”. Весь, как он есть, настоящий, с его душой, с его талантом, с его ошибками, с его особенностями... ведь каждый — единственный». Я и теперь так же думаю, но это относится, конечно, только к живому человеку: есть, и очень много, полумертвых, даже совсем мертвых, таких, чьи души по слову давно мучаются в аду, пока тела их пребывают на земле. Татьяна Сергеевна Варшер именно тем и пленяет, что она «живой» человек в самой высшей степени. В нее попало столько бергсоновского élan vital 146, что не всякий бы с ним справился, да и сама она не всегда справляется. Во всем, за что она ни берется, или что на пути не встречается — от главного, научной работы, которой она живет, до журналистики, и даже вплоть до мелочей жизни, — решительно во всем чувствуется эта ее бурная сила. Если, в отдельных случаях жизни, взрывы бывают не в меру того или другого обстоятельства, то надо признать, что лишь эта сила и способность взрывов могли помочь Т.С. в ее борьбе с жизнью, с судьбой, сохранить ее «живым человеком», и ее труд.

Но и другое еще хранило и хранит Татьяну Сергеевну: это неутомимая и неутолимая, откуда-то из глубин сердца идущая, — доброта. Не та quasi христианская доброта, ровная с холодком, <...> а тоже бурная, страстная, личная, похожая, если уже сравнивать, на «расширенное материнство». Так она относится ко многим из своих учеников и учениц, местных или группами приезжающих из различных стран, чаще из Англии. Эта молодежь — не праздные туристы. Т.С. часто сопровождает их в Помпеи, — «царство Варшер», как я говорю иногда, смеясь. Некоторые из этих молодых англичан остались с ней и до сих пор в самых милых отношениях, пишут ей из Англии. Но не этих одних принимает в душу Т.С. Достаточно ей столкнуться с каким-нибудь человеком в несчастьи, временном или постоянном (эти — чаще бывают русские) — она, если ей симпатичен, начинает действовать не жалея сил и времени, бегает по Риму, пишет письма, а пока пристраивает «усыновленного» к себе, делится своим куском хлеба. А кусок этот очень невелик...

Метафора «неутомимая и неутолимая доброта, похожая на расширенное материнство», в тексте Гиппиус подчеркнута Ильей Троцким особым образом. В своей статье он пишет, что

«Расширенное материнство» Т.С. ярко проявилось в печальную эпоху кровавого разгула нацизма в оккупированной гитлеровцами Италии. Татьяна Варшер, часто с опасностью для жизни, оказывала посильную помощь жертвам наци-фашистского террора.

Несмотря на явно комплиментарную оценку личности Варшер:

ни годы, ни лишения, ни эмигрантские мытарства не охладили ее темперамента, не обескрылили творческого полета ее мысли,

— предыстория написания этой статьи связана с интригой, касающейся самой репутации юбиляра в глазах русской эмиграции в США.

Как уже отмечалось, после окончания Второй мировой войны в эмигрантской среде не утихали обвинения тех или иных литераторов в коллаборационизме или симпатиях к нацизму. Надо признать, что такие обвинения были, порой, следствием и межличностных конфликтов — склок, ссор и обид, всегда раздиравших русское эмигрантское сообщество. Фигурантами в делах подобного рода стали, в первую очередь, знаковые фигуры из числа пережившей лихую годину писательской братии: Георгий Иванов, Нина Берберова и Иван Шмелев. Если Берберовой и Г. Иванову и удалось доказать беспочвенность выдвинутых против них обвинений, то Шмелеву отмыться добела не удалось, и для таких людей, как, например, Иван Алексеевич Бунин, он до конца своих дней остался «сукой замоскворецкой» 147.

Последним из подобного рода разборок является, повидимому, инцидент 1956 г., связанный с обсуждением нью-йоркской эмигрантской общественностью книги В.С. Варшавского «Незамеченное поколение» и отчетом Ильи Троцкого об этом событии, опубликованном в «Новом русском слове» 148. В нем, утверждая, что лично ему

книга многое дала и объяснила, вскрыв психологию целого поколения, блуждавшего по социальной периферии эмигрантского быта, в поисках какой-то своей правды,

— И.М. Троцкий одновременно отметил:

Д.Д. Григорьев, один из деятелей солидаризма 149, выступил с покаяниями, пытаясь оправдать свою организацию в легкомысленном увлечении нацистской идеологией. Говоря о книге Варшавского, он свидетельствует, что последний беспристрастно и правильно обрисовал путь развития его организации, не скрывая ее увлечения тоталитаризмом. — Казавшаяся сила, подчеркивает он, стройность и четкость фаланг новых цезарей пленила воображение новых эмигрантов, живших на обломках развалившейся империи, в часто недружелюбном мире. Эти юные эмигранты долго не замечали за стройными, стальными рядами нацистов черной духовной бездны 150.