Марк Уральский - Неизвестный Троцкий (Илья Троцкий, Иван Бунин и эмиграция первой волны)

В отличие от своих старших собратьев по перу и хороших знакомых Дымов не являлся ни «властителем дум» русского общества, ни глашатаем нового литературного направления. В его новеллах и рассказах царил камерный мир, стихией которого были «клочки» событий, настроений, переживаний, — «коротенькие образы, коротенькие мысли, коротенькие чувства и мелькание, мелькание, мелькание без конца»: суть этого мира К.И. Чуковский назвал «мистицизмом обыденности» 166.

Многогранно и разнообразно одаренный Дымов оставил след в различных литературных жанрах: как тонкий импрессионист-прозаик (<���сборник рассказов> «Солнцеворот»), как даровитый и плодовитый сатирик и юморист, как автор социальной повести в традициях классического реализма (<...> рассказ «Бунтов-щики»), наконец, как писатель романист 167. Однако, возможно, наибольшую известность он приобрел как драматург, театральный деятель 168.

В 1905-1913 гг. Осип Дымов был и одним из самых известных публицистов в России. Его имя как автора политических фельетонов было на слуху у читающей публики, ему даже начали подражать.

Замечательный рассказчик, обладавший даром подражания, талантливый рисовальщик-шаржист 169:

Живой, остроумный и общительный, имевший обширный круг друзей и знакомых 170,

— «Дымок», долгие годы студент, а затем выпускник Петербургского лесотехнического института, был завсегдатаем петербургских художественных салонов, театральных премьер и прочих мероприятий в столице Российской империи. Его любили, привечали:

Не потому, что он говорит особенно умные вещи или проводит необыкновенные идеи. Нет, он попросту умеет смеяться, умеет вызывать хороший бодрый незлобивый смех, а это большое качество в наше время 171.

И.М. Троцкий вспоминает:

Искусством имитации он обладал в совершенстве. Ему легко удавалось улавливать смешные черты характера и заострять их до гротеска. Помнится сценка в доме князя Эристова 172в былом Петербурге, служившем подобием литературного салона, где Дымов, по просьбе гостей, демонстрировал искусство перевоплощения <...> — литературный диспут с участием Куприна, Арцыбашева, Пильского, Чирикова, Мужейля, Шолома Аша и издателя Ладыжникова, тут же присутствовавших. Шел разбор нового произведения Сергея Ценского. Дымов единолично изображал каждого из участников. Арцыбашев был туг на ухо и говорил бабьим голосом... Куприн, слегка навеселе, сыпал остротами. Ладыжников — страдал косноязычием, с трудом выдавливая фразу. Шолом Аш, ужасающе коверкая русскую речь, пытался сказать что-то свое о Ценском.

Мастерский показ в «кривом зеркале» каждого из мнимых участников диспута вызывал взрывы хохота. Громче всех смеялись живые оригиналы дымовских пародий 173.

В другом месте 174И.М. Троцкий, вспоминая колоритную картину берлинской салонной жизни 1910-х, описывает вечера в доме знаменитого музыканта и дирижера Сергея Кусевицкого. Он рассказывает, как на знаменитых «четвергах» в берлинском особняке четы Кусевицких Осип Дымов потешал гостей и самих хозяев:

Сколько смеха и неподдельного веселья вносил он в эти вечера своим брызжущим юмором и даром имитатора! Как неподражаемо хорошо имитировал он Шаляпина, Собинова, Рейнгардта, художника Клевера, скульптора Судьбинина... Даже строгий Рахманинов или замкнутый Артур Никиш не могли удержаться от смеха.

Как литератор Дымов был на редкость плодовит, и, как отмечалось выше, повсеместно востребован. Он сотрудничал в таких значительных журналах, как «Театр и искусство» (его издатель и редактор Александр Кугель — крупнейший знаток русской сцены, эксперт и один из самых авторитетных русских театральных критиков первой трети XX в., — во многом способствовал становлению литературной карьеры молодого писателя), «Сигнал», «Сатирикон», «Аполлон», в газете «Русское слово», его пьесы и ставили на сцене московского Суворинского (иначе: Малого) театра, петербургского Нового драматического театра, в московском театре К. Н. Незлобина... Одновременно еще больший успех сопутствовал Дымову-драматургу за рубежом. Так, его самая знаменитая пьеса «Ню» впервые была показана на немецкой сцене: ее премьера состоялась 17 марта 1908 г. в берлинском камерном театре «Каммершпиле» (Kammerspiele), главным режиссером которого был знаменитый реформатор театрального искусства Макс Рейнгардт.

И. Троцкий впоследствии вспоминал, что эта постановка:

имела ошеломляющий успех. Немецкая критика безоговорочно и единодушно одобрила удачный выбор Рейнгарда, не скупясь на похвалы режиссеру и автору пьесы. Ню с легкой руки Рейнгарда обошла все германские и австрийские сцены.

Заинтересовались и скандинавцы драматическим творчеством Дымова. Георг Брандес <���дал> очень лестный отзыв о писательском даровании Дымова.

— Из этого молодого человека выйдет толк! — пророчествовал Нестор скандинавской критики, не страдавший склонностью к похвалам 175.

Став успешным литератором, Осип Дымов, тем не менее, постоянно сталкивался на этом поприще с неприятием своей личности со стороны кондовых русских почвенников. Его обвиняли — и не без основания — в «европеизме», стремлении следовать за европейской модой, в протаскивании стилистики венского модерна на русскую сцену и других «непатриотических» грехах. Нельзя не отметить, что в начале XX в. даже, казалось бы, вполне «приличные» русские литераторы выказывали явное недовольство по поводу вхождения большого количества евреев в русскую литературу, да и вообще их «засильем» в культурной жизни «Серебряного века».

Рациональные мотивы «юдобоязни» русских литераторов «Серебряного века» вполне поддаются критическому анализу. Основной посыл «почвенников», выступавших против появления евреев на русской культурной сцене в начале XX в., это двуязычие евреев, и, как следствие, неорганическое, поверхностное владение русским языком.

В этом отношении показательно высказывание Зинаиды Гиппиус середины 1890-х об Акиме Волынском:

Я протестовала даже не столько против его тем или его мнений, сколько... против невозможного русского языка, которым он писал. <...> Вначале я была так наивна, что раз искренне стала его жалеть: сказала, что евреям очень трудно писать, не имея своего собственного, родного языка. А писать действительно литературно можно только на одном, и вот этом именно, внутренне родном языке. ... Но этот язык, даже в тех случаях, когда страна — данная — их «родина», то есть где они родились, — им не «родной», не «отечественный», ибо у них «родина» не совпадает с «отечеством», которого у евреев — нет. ... Все это я ему высказала совершенно просто, в начале наших добрых отношений, повторяю — с наивностью, без всякого антисемитизма... И была испугана его возмущенным протестом. ... Кстати, об антисемитизме. В том кругу русской интеллигенции, где мы жили, да и во всех кругах, более нам далеких, — его просто не было 176.