Марк Уральский - Неизвестный Троцкий (Илья Троцкий, Иван Бунин и эмиграция первой волны)

Он даже выказал готовность уступить Франции Лотарингию, оставив за Германией только немецкий Эльзас. <...>

Конечно, сейчас говорить о союзе поздно. Германская, как и французская и русская дипломатия наделали за последние годы массу с трудом поправимых ошибок. <...> Теперь весь вопрос в том, захотят ли в Берлине взять на себя роль «честного маклера» и успокоить Вену. А успокоить ее необходимо. Уж очень австрийские волки рвутся в бой. <...> Конечно, Вена вправе требовать кары за убийство Франца-Фердинанда. Но неужели никто не подскажет старому Францу-Иосифу мысль о грозящей, с объявлением войны, опасности для династии?!.. Локализовать войну на Австрии и Сербии немыслимо. А вмешательство России немедленно принудит Германию и Италию выполнить свои союзнические обязательства по отношению к Австро-Венгрии. Франция не сможет уже <...> оставаться в стороне. <...> Вы себе представляете, что из этого получится?!.. Это конец Европе и новая семилетняя война! 57 <...> Европа обескровит себя и разорит. Она станет рабою данницею Америки. Все европейское золото уплывет за океан.

<...> Витте не столько не верил в возможность войны, сколько ее не хотел. Он болел душою за Россию и предсказывал ее поражение.

— Нет у нас людей!.. Война — смерть для России. <...> Я не вижу ни надежных генералов, ни государственных умов, способных организовать тыл и обеспечить фронт. <...> Попомните мои слова: Россия первая очутится под колесом истории. <...> Она станет ареной чужеземного нашествия и внутренней братоубийственной войны. Сомневаюсь, чтобы уцелела династия! Россия не может и не должна воевать 58.

Не один И.М. Троцкий в эти дни был принят Витте.

А.И. Браудо 59тенью пронесся по Зальцшлирфу — всего лишь одни сутки, однако впечатление от знакомства с ним осталось неизгладимым в памяти. С.Ю. Витте, сдержанный по натуре и заметно соблюдавший дистанцию в отношениях с людьми, чутко прислушивался к его словам, как бы взвешивая их значимость, <���т.к.> А.И. Браудо — возглавитель государственной публичной библиотеки, дышал еще политическим климатом Петербурга и насыщен был богатейшей информацией, <...> вплоть до тщательно охраняемых дворцовых кулис. Говорил он медленно, спокойно.

— Четвертая Дума не пользовалась большим престижем. Власть ее игнорировали, а охранители трона — презирали. <...> Влияние «темных сил», теснившихся у трона и мечтавших о ликвидации «куцей» конституции, заметно сказывалось на настроении государя. Распутин и фрейлина государыни Вырубова влияли на царскую чету. Среди многочисленных отпрысков романовской династии господствовали зависть, склоки и интриги. Дворцы великого князя, женатого на черногорской принцессе и герцога Лейхтенбергского — мужа другой черногорской принцессы 60, служили центрами сплетен и клеветы, не щадившими имени государыни Александры Федоровны в ее роли жены и матери. Помню словно сейчас, хотя миновало уже более полустолетия, как граф Витте вознегодовал при этих словах <...>.

— Один лишь человек — Григорий Распутин, успешно лечит наследника. И государь, и государыня, мистически настроенные, считают Распутина ниспосланным богом для защиты династии от грядущих зол. Делать, однако, из этого другие выводы и что хуже того — набрасывать тень на личную репутацию Александры Федоровны — беспримерная низость. На это, по-видимому, способны только черногорские принцессы — «злые духи» царствующей династии! В своей личной жизни царская семья являет собой образец редкой душевной гармонии и обоюдной любви, с которой многие из их хулителей могли бы взять пример...

<...> я не поклонник государыни и не очень высоко ценю качества ее державного супруга, но и не могу молчаливо мириться с распространяемой по их адресу клеветой... 61

Здесь уместно напомнить, как сам Витте описал роль императрицы в своих мемуарах:

<���Николай ІІ> женился на хорошей женщине, но на женщине совсем ненормальной и забравшей его в руки, что было нетрудно при его безвольности. Таким образом, императрица не только не уравновесила его недостатки, но напротив того в значительной степени их усугубила, и ее ненормальность начала отражаться в ненормальности некоторых действий ее августейшего супруга. Вследствие такого положения вещей с первых же годов царствования императора Николая II начались шатания то в одну, то в другую сторону и проявления различных авантюр. В общем же направление было не в смысле прогресса, а в сторону регресса 62.

При столь негативном мнении об Александре Федоровне и ее влиянии на императора последующая реакция Витте на петербургские новости А.И. Браудо свидетельствует о его личной преданности престолу. Залетный гость рассказал собеседникам, что в Петербурге «переходит сейчас из рук в руки дневник А.С. Суворина издателя “Нового времени”», с компроматом на государственную власть и великих князей. И это написано человеком, «чья газета кормится государственной субсидией и коей присвоен обидный эпитет: “Чего изволите?”» 63

На самом деле, речь, по-видимому, шла об отдельных выдержках из дневника, скандалезного содержания. Дневник

А.С. Суворина, в отличие от мемуаров графа Витте, писался «для себя», без оглядки на будущих читателей. Многие слова и выражения в дневнике неразборчивы или сокращены до такой степени, что нуждались в текстологической расшифровке; его научное издание появилось лишь в самом конце XX в. 64В тексте дневника действительно немало неприятных для царя Николая II и его сановников замечаний. Ничего хорошего не говорит Суворин и о тогдашней власти в целом, хотя и был для нее «свой»: «...она не стоит того, чтоб ее поддерживать». Тем, кто разделяет модные нынче в «патриотических» кругах внеисторические, инфантильно-розовые — но отнюдь не «розановские»! — взгляды на дореволюционную Россию, стоит прочесть страницы «Дневника», посвященные

Ходынке, антисемитизму Александра III, пессимистические характеристики нового царя Николая II:

«государь окружен глупцами или прохвостами», «государь сидит между стульями очень неловко», «Александр III русского коня все осаживал. Николай II запряг клячу. Он движется и не знает куда». Есть выражения и покрепче: «Можно спросить: есть ли у правительства друзья? И ответить совершенно уверенно: нет. Какие же могут быть друзья у дураков и олухов, у грабителей и воров». <���А больше всего жуликов и воров было в царской семье, среди великих князей (десятки записей по всему «Дневнику» 65>.

<...> «Только похвалы печатаешь с легким сердцем, а чуть тронешь этих «государственных людей”, которые, в сущности, государственные недоноски и дегенераты, и начинаешь вилять и злиться в душе и на себя, и на свое холопство, которое нет возможности скинуть» 66.