Марк Уральский - Неизвестный Троцкий (Илья Троцкий, Иван Бунин и эмиграция первой волны)

Эта история, косвенно способствовавшая началу Первой мировой войны, подробно отражена и в мемуарах самого Витте. В последний день пребывания И.М. Троцкого в Бад Зальцшлифте в честь графа Витте стараниями директора курорта Хюльзен-Хеслера был устроен импозантный музыкальный вечер.

Музыкальный и вокальный репертуар подобран был из произведений известных русских композиторов. Среди исполнителей фигурировали лучшие имена германской художественной элиты. Стол графа Витте, украшенный русскими и германскими национальными флажками, за которым сидели мы только вдвоем, был предметом всеобщего внимания. Внешне Сергей Юльевич виду не подавал, будто догадывается, для кого вечер устроен <...> Едва ли, однако, графу Витте могло тогда прийти на ум, что идея использовать подобный вечер в политических целях зародилась в недрах Вильгельмштрассе — германского министерства иностранных дел 70.

Далее И.М. Троцкий повествует о том, что когда Витте отошел на время позвонить по телефону, его пригласил к своему столику бременский сенатор Филипп Хайнекен, по «странному» стечению обстоятельств, оказавшийся в числе гостей музыкального вечера.

С бременским сенатором, кстати, одним из приближенных кайзера, меня связывало давнее знакомство. Уклониться от приглашения я считал неудобным. Странным показался мне сам факт пребывания Филиппа Хайнекена в Зальшлирфе <...> человек средних лет, пышущий здоровьем и энергией, словно сошедший со страниц романа Томаса Манна «Будденброки», <���он> никак не походил на ревматика. <...> После краткого приветствия и представления прочим гостям стола, сенатор Хайнекен, со свойственной немцам бесцеремонностью, сразу же ошарашил меня просьбою представить его графу Витте.

— Вы этим окажете большую услугу и своей родине и Германии!

Я был застигнут врасплох и мне ничего другого не оставалось, как обещать сенатору посредничество — не предрешая его исхода.

Когда Витте вернулся к столу, он поведал И.М. Троцкому, что из своего телефонного разговора с женой он вынес ощущение: «в Париже чувствуется напряженность и назревание тревоги <...> вследствие обостряющихся отношений между Австро-Венгрией и Сербией». Воспользовавшись удобным моментом, Троцкий после тирады Витте о том, что ему «не по душе балканские события, грозящие вовлечь Россию в конфликт с бряцателями оружия в Вене, Берлине и Петербурге», сообщил о просьбе Хайнекена:

Он заметно насторожился, внимательно, прислушиваясь к моим словам. Особенно <���за>интересовала его личность сенатора Хайнекена — <...> политического деятеля и пароходного магната, с чьим мнением Вильгельм Второй серьезно считался <...>, польз<���уясь его> услугами в особенно деликатных случаях, когда деловой человек скорее способен достичь положительных результатов, нежели профессиональный дипломат.

— Что ж, готов принять этого немца. Не пойму только, чем смогу быть ему полезным? Жду его завтра к трем часам пополудни в моем салоне. Желательно и ваше присутствие при нашей беседе...

<...> Радости сенатора Хайнекена не было предела, когда он услышал о готовности С.Ю. Витте принять его. Он горячо пожимал мне руку, заверяя в решимости реваншироваться при первом подходящем случае. Грешно было бы скрывать: свое обещание сенатор честно сдержал! В первый раз, вскоре после вспыхнувшей войны, когда меня арестовали по обвинению в военном шпионаже, он помчался из Бремена в Берлин, чтобы свидетельствовать перед властями мою лояльность и выручать меня. Не забыл сенатор Хайнекен оказанной ему услуги и в послевоенные годы. Ему я обязан был честью быть представленным президенту Гинденбургу во время банкета, данного бременским сенатором во время спуска парохода «Бремен».

<...>Ровно в три часа пополудни мы стучались в двери салона графа Витте. Сергей Юльевич наперекор этикету и, презирая формальности, встал навстречу гостю с протянутой рукой. Беседа на французском языке завязалась быстро и непринужденно, тем более, что у обоих оказались в Берлине общие знакомые. <...> Улучшив удобный момент, я попросил разрешения удалиться. Граф Витте не сделал не малейшей попытки меня удержать. С сенатором Хайнекеном мы условились встретиться позже в парке.

Добрых два часа пришлось его ждать. О чем посланец кайзера беседовал с графом Витте, он не обмолвился ни словом. С лицом, пылающим от восхищения, сенатор буквально захлебывался словами, не скрывая восхищения от знакомства с портсмутским героем.

— Теперь я понимаю. Почему Россия, проиграв войну с Японией, выиграла мир... Граф Витте — гениальный государственный деятель. <...> Наши Бетман-Гольвег и фон Ягов ему и до плеча не доросли. Переоценивают у нас и таланты австрийских руководителей внешней политики <...>.

Сказавшись очень занятым и поблагодарив вторично за знакомство с Сергеем Юльевичем, сенатор Хайнекен поспешно удалился 71. <...>

И Витте остался доволен новым знакомством:

— Умный немец, этот Хайнекен. И вообразите, он также считает, что если, храни Бог, разразится война, то она окончится порабощением Америкою Европы...

Какие политические последствия имело свидание Хайнекена с Витте мне неизвестно. <...> Хайнекен стремительно оставил Зальцшлирф и умчался в Берлин.

Вслед за ним уехал и я. мой отъезд совпал с роковым днем, когда в германской печати появился первый смутный слух о предстоящем австрийском ультиматуме Сербии. Прощаясь с С.Ю. Витте, я сообщил ему это известие. Он как-то грустно улыбнулся, прошелся грузными шагами по своей огромной веранде и тихо сказал:

— Ничего, авось, еще образуется.

Витте ошибся. Его оптимизм не оправдался. Ничего больше не «образовалось». Факел войны уже незримо зажегся над обезумевшей Европой.

Следует отметить, что общий тон высказываний И.М. Троцкого о Витте и рисуемый им портрет этого поли-тического деятеля носят подчеркнуто уважительный и даже пафосный характер, что вызывает у читателя законное удивление.

Ведь Витте был монархист, искренний защитник режима, который социалист И.М. Троцкий презирал и считал анахронизмом, мешающим продвижению России в сторону либеральной демократии. Кроме того, в воспоминаниях современников о личности графа сохранились самые противоречивые и часто резко негативные отзывы, которых хорошо информированный журналист не мог не знать.

В этом смысле показательна обобщающая характеристика, данная этому без сомнения выдающемуся государственному мужу историком Евгением Тарле: