Марк Уральский - Неизвестный Троцкий (Илья Троцкий, Иван Бунин и эмиграция первой волны)

И, наконец, подлинный вопль отчаяния, во всей своей трагической полноте отразивший духовное состояние русского общества «Серебряного века», жаждавшего бури:

Мне жаль затравленного зверя (революцию). Не то чтобы я жалел его острых зубов, его хищного наскока, его безумной ярости — помилуй Бог! Мне жаль улетевшей красоты этого единственного в своем роде русского медведя, столь много обещавшего и столь мало давшего. Мне жаль моих ожиданий, моей грусти, моих восторгов, моей веры и ошибок, жаль пролетевшей, как сон, молодости. Подкрадывается что-то старое, склизкое, корявое. Перед зрелищем затравленной революции я испытываю что-то среднее между тошнотой и раскаянием. Смелость сознавшей свою силу и отвагу задорной юности, наглость реакции, наглость торжествующей, злобно-сладострастной, импозантной, но похотливой энергии старости.

В дневнике записано, причем с явным удовольствием, много сплетен и эпизодов, касающихся не только власть имущих. Это эпизоды забавные, но часто далеко не лестные для многих известных людей из писательской и артистической среды — т.н. интеллектуальной элиты, ярчайшим представителем которой являлся и сам Алексей Сергеевич Суворин.

Граф Витте, по всей видимости, недолюбливавший Суворина и его «Новое время», часто критиковавшее с крайне правых позиций его политику реформ, тем не менее, отнесся к рассказу Браудо с осторожностью.

«Я дневника не читал и не могу судить, насколько правдивы и убедительны его обвинения... Я знал Суворина до того, когда его газета окрестила меня ироническим титулом “Граф Полу-сахалинский”, подхваченным всей черносотенной печатью. <...> Я равнодушен к интригам, хотя не скрою, что черносотенная травля мне по горло надоела...» <...>

Он говорил открыто, без обиняков и дал волю страстям, обуревавшим его сердце.

«Драма России в том, что нашу могущественную империю возглавляет монарх с мировоззрением рядового обывателя и духовным багажом пехотного полкового командира. Николай Второй осознает свою интеллектуальную неполноценность, вследствие чего не терпит людей, умственно его превышающих, окружая себя, по преимуществу, посредственностями. <...>

Не знаю, как подлинный образ государя выглядит в Суворинском освещении и не хитрит ли Суворин в оценке монарха, как он это делал, льстя другим сановным лицам? Моя десятилетняя деятельность на посту министра финансов, а впоследствии возглавителя Совета министров, дает мне право думать, что психология государя мною глубоко постигнута... Нерешительность, слабоволие, в сочетании с упрямством. Сознавая, совершенные им лично ошибки или крупные промахи, он нередко сваливает вину на других» 67.

Для иллюстрации своей характеристики царя граф Витте, по словам И.М. Троцкого, привел ряд примеров, когда в вопросах государственной важности Николай II действовал исподтишка за спиной своего первого министра, а попадая, как правило, впросак, трусливо обвинял в неудаче своих приближенных и «широко разветвленную великокняжескую родню», которую, по словам Витте, он «с трудом переносил».

«Не счесть сходных явлений, печально отражавшихся на ходе государственных дел и приводивших, почасту, меня в отчаяние. Поразила меня, словно удар грома, одна из судьбоносных ошибок, допущенная государем во время моего пребывания в Портсмуте. Не будь эта ошибка своевременно ликвидирована <...>, имя России было бы покрыто в истории несмываемым пятном предательства. Я подразумеваю печальной памяти соглашение, заключенное государем и Вильгельмом Вторым в Бьерках <...>. По пути из Портсмута в Петербург мне, по воле государя, пришлось быть гостем кайзера в его летнем замке Роминтен. Кайзер обнаружил по отношению ко мне много внимания, одарил орденом, который традиционно подносят лишь членам династий, и много говорил о бьернском соглашении, не оглашая, однако, его сущности. Аналогичное повторилось и по возвращению в Петербург. Государь благодарил меня за удачный договор с Японией, подписанный в Портсмуте, возвел в графское достоинство; упомянул он и о бьернском соглашении, не посвятив, однако, в его содержание» 68.

Бьеркский русско-германский союзный договор 69и по сей день привлекает внимание историков. Он был подписан тайно во время встречи императора Николая II с германским императором Вильгельмом II 11(24) июля 1905 г. у балтийского острова Бьерке (недалеко от Выборга) на борту императорской яхты «Полярная звезда». Инициатива заключения договора принадлежала германской дипломатии, стремившейся разрушить русско-французский союз. С этой целью предполагалось превратить российско-германский союз в тройственный российско-германско-французский, направленный против Великобритании, традиционной соперницы России (в Азии) и Франции (в Африке). Бъеркский договор состоял из 4 статей и содержал обязательства сторон о взаимопомощи в Европе в случае нападения на одну из них какой-либо европейской державы (ст. 1-я), незаключения сепаратного мира с одним из общих противников (ст. 2-я). Договор должен был вступить в силу сразу после заключения мира между Россией и Японией. Срок действия не был ограничен, в случае денонсации договора одной из сторон предусматривалось информирование другой за год (ст. 3-я). Ст. 4-я гласила, что российский император после вступления в силу договора «предпримет необходимые шаги к тому, чтобы ознакомить Францию с этим договором и побудить ее присоединиться к нему». Под нажимом своих министров В.М. Ламздорфа и С.Ю. Витте в ноябре 1905 г. Николай II направил Вильгельму II письмо, в котором действие Бъерского договора обусловливалось согласием на присоединение к нему Франции. Формально Бъеркский договор не был расторгнут, но фактически в силу не вступил. В то же время, как полагают современные историки, он порядком напугал французское правительство и ускорил предоставление России крупного французского кредита.

Далее граф Витте поведал ошеломленным его откровениями Браудо и Троцкому, что, как он выяснил у министра иностранных дел графа Ламздорфа, «текст договора прятали от него три месяца» (sic!), а между тем статья 1-я договора обязывала стороны «защищать друг друга в случае войны с какой-либо европейской державой, стало быть и с Францией», что по существу было «ничем не оправдываемым предательством» по отношению к этой дружественной державе, уже имевшей с Россией договор о взаимопомощи.

Граф Ламздорф меня заверял, будто государь, апеллируя к его монархическим чувствам, заставил подписать этот договор, не читая,

— такой подробностью заключил Витте рассказ о «Бьеркском договоре» в изложении И.М. Троцкого.