Владимир Петрухин - Русь в IX–X веках. От призвания варягов до выбора веры

Синопсис имел особое значение для последующей российской историографии: его составитель Иннокентий Гизель воспринял польскую традицию, возводившую славян к сарматам с соответствующими конструкциями о «народе роксоланстем» — славеноросском; прародителем же славеноросского — московского народа (праотцем «всей Руси») считался библейский Мосох (построения о Роксолане и Мосохе заимствованы в польской историографии — ср.: Карнаухов 2000; Гизель использовал и Густынскую летопись). Эти конструкции были достаточно бессвязными, обнаруживающими противоречия в претензиях Польши на всю «Сарматию» от Балтийского до Черного моря и Московского государства на Восточную Европу. Москва претендовала на роль древнего центра славянского мира (Синопсис: 59–60).

Естественно, Иннокентий Гизель, архимандрит Киево-Печерской лавры, не мог проигнорировать роль Киева и мотивы начального летописания, зародившегося в его монастыре на рубеже XI и XII вв. Специальные разделы он посвятил рассказу «о преславном верховном и всего народа российского главном граде Киеве» (Синопсис: 12). Гизель привел летописную легенду о благословении Андреем Первозванным киевских гор, о поселении на горах Кия, Щека, Хорива и сестры их Лыбеди, создавших там города; дал и точную дату основания Киева — 431 г.

Гизель следует ПВЛ, за исключением даты и характерной перемены этнической атрибуции основателей Киева: в ПВЛ они названы полянами, Гизель же именует их князьями «российскими» или россами (Синопсис: 66). Здесь составитель Синопсиса следует не столько конструкциям Начальной летописи (летописец начала XII в. констатировал, что поляне в его времена зовутся русью: см. об этом далее — в главе 6), сколько польской средневековой историографии. Восточные славяне в польской историографии, как уже говорилось, считались потомками Руса, брата Леха и Чеха. Ян Длугош в Хронике второй половины XV в. изобразил Руса потомком Леха, что давало Польше «историческое» право главенства в Восточной Европе, особенно в Киеве, заселенном полянами, которых польский хронист отождествлял с поляками (Флоря 1990; Щавелева 2004. С. 218).

Гизель констатирует иную историческую реальность: Киевом правят московские — российские государи, наследуя власть древнерусских князей, начиная с Игоря Рюриковича. Легенду о происхождении Рюрика, использованную Гизелем в редакции «Сказания о владимирских князьях», этот автор также трансформировал по западному образцу, настаивая на балтийско-славянском происхождении варягов [28] Гизель ссылался на германского историка и богослова начала XVI в. А. Кранца, который сближал немцев и славян, но считал германцев прародителями славян (Мыльников 1995. С. 39–41). . Эта конструкция привела, как обычно, к невразумительному изложению истории: «иные» (не киевские, а новгородские) россы по совету Гостомысла призывают варяжских (славянских по языку) князей, но в изложении Гизеля сохраняется их атрибуция, характерная для русской книжности XVI в.: три князя происходят «от Немец» (Синопсис: 68), но не от славян.

Синопсис, остававшийся учебником русской истории на протяжении всего XVIII в., как и польская историография, оказывал сильнейшее влияние на развитие российской историографии и в период становления российской исторической науки, связанный с петровскими реформами и приглашением в Санкт-Петербург из Пруссии немецких ученых Г. З. Байера и Г. Ф. Миллера. Байер, обратившийся к исследованию истоков русской исторической традиции — варяжской легенде Начальной летописи, писал, что «баснь» о происхождении Рюрика от Августа была «достойна тогдашнего (средневекового) ума».

Его последователь В. Н. Татищев, первым предпринявший сравнительное исследование летописных сводов, указывал, что «в старых крониках сего, чтоб род Рюриков от прусов и от цесарей римских пошел, нет» и предположил заимствование легенды из польско-литовской традиции (Татищев, т. 1. С. 291, 293) [29] См. о вероятном воздействии польско-литовской традиции на древнерусскую (Флоря 2009). Польский историк начала XVI в. М. Меховский в «Трактате о двух Сарматиях» отождествлял Руссию с Роксоланией и писал о Литве: «Старинные историки, рассказывая о древности, говорят, что некие италийцы, оставив Италию из-за несогласия с римлянами, пришли в землю Литовскую и дали ей имя родины — Италия, а людям — название италы; у позднейших земля стала называться, с приставкой буквы л в начале, Литалия, а народ литалы» (Меховский: 99). Еще в более ранние времена, во второй половине XII в., польский хронист В. Кадлубек восславлял польских правителей, которые одерживали победы над Александром, Юлием Цезарем и скифами (Липатов 1999. С. 273). Современные исследователи (ср.: Щукин 1998) пытаются соотнести подобные конструкции с данными о Янтарном пути, известном с античных времен и ведущем из Италии в Прибалтику; легендой позднейших «западнорусских летописей» о римлянине Палемоне, якобы бежавшем в Литву от преследований Нерона с пятьюстами шляхтичами и осевшем на Немане, и т. п. (ПСРЛ, т. XVII: стб. 228–230). . Татищев приводит традиционные библейские генеалогии народов (от Ноя) как «баснословные». Впрочем, он следовал и устоявшимся историографическим стереотипам и предполагал иранское (сарматское) происхождение имени русь (Татищев, т.1. С. 287), равно как имен Киева и его основателей (Татищев, т. IV: 391). Вслед за Г. З. Байером Татищев принимал и средневековую интерпретацию термина варяг, сближая его с именем славянского племени вагры на Балтике. Правда, Байер настаивал на его скандинавском (германском) происхождении (ср.: Татищев, т. I: 303).

Тем не менее это был шаг к преодолению средневековых стереотипов в историографии. Продолжатель исследований Байера и Татищева, Г. Ф. Миллер, планировавший «исправить погрешности, находящиеся в иностранных писателях, писавших о Российском государстве» (Миллер 1996. С. 15 и сл.), столкнулся в своих исследованиях со сложностями отнюдь не историографического характера. Генеалогия относилась к традиционным областям исторической науки, и Миллер, занимавшийся генеалогией Рюриковичей, получил на отзыв поданное в Сенат «Родословие» великих князей, составленное любителем истории, возводившим к Рюрику правящую династию Романовых. На отрицательный отзыв Миллера последовали донос и разбирательство в Сенате (см. Каменский 1996. С. 179 и сл.; Клейн 2008. С. 15–24).

Но увлеченного Миллера не остановили интриги: по случаю тезоименитства Елизаветы Петровны он решился подготовить речь «О происхождении народа и имени российского» для произнесения в Академии в 1749 г. Изучение источников, в том числе летописных, по проблеме происхождения славян привели историка к справедливому выводу о расселении славян с Дуная не ранее эпохи Юстиниана (VI в. н. э.). Этот тезис противоречил архаическим представлениям о глубокой древности славян. Миллер обосновал также скандинавское происхождение имени варяг (верно указав, что это не племенное, а нарицательное имя). Наконец, он следовал традиции Начальной летописи о тождестве руси и варягов: первые русские князья имели скандинавское происхождение. Последний тезис был весьма несвоевремен (см. анализ историографической ситуации у В. О. Ключевского — т. VII. С. 189 и сл.; Клейн 2008. С. 15 и сл.): Россия продолжала соперничать со Швецией на Балтике. Академическая комиссия, в которую входили Тредьяковский и Ломоносов, не допустила Миллера к выступлению с его речью (текст был уничтожен методами средневековой инквизиции).