Владимир Петрухин - Русь в IX–X веках. От призвания варягов до выбора веры

Политические взаимосвязи сети поселений в Древней Руси осуществлялись путем дифференциации и иерархизации функций властвования — подчинения, иногда — «компромиссного» сосуществования княжих и «племенных» (вечевых) центров. Собственно в эпоху становления государства вплоть до второй половины X в. великокняжеская власть стремилась подчинить себе старые племенные территории не только путем навязывания «племенным» городам своих посадников, но и насаждением системы погостов — пунктов для сбора дани (полюдья) дружинниками. Несомненная связь перечисленных торгово-ремесленных поселений в Гнёздове, Шестовице, Тимерёве с дружинными курганами, а остатков их торгово-ремесленной деятельности — с обслуживанием дружины позволяет соотнести эти поселения с главными погостами, центрами регулярного сбора дани.

Расположение великокняжеских погостов вблизи древнейших городов, вероятно, указывает на то, что их социальные силы — дружины — призваны были не только взимать дань, но и противостоять центробежным устремлениям племенной верхушки древнерусских городов — центров местной (племенной) округи. Очевидно, что, помимо политической — военно-административной функции, погосты наделялись функцией сбыта дани на международных рынках (Б. А. Рыбаков). Здесь также возможна дифференциация функций погостов и «племенных» городов как, по преимуществу, центров международных связей и центров местной округи (естественно, речь может идти лишь о преобладании той или иной функции, а не об абсолютном их противопоставлении (см. продолжающуюся дискуссию о соотношении городов и «предгородских» поселений — Носов, Горюнова, Плохов 2005. С. 8–32; Толочко 2010)).

Синтез функций осуществлялся в городах, подвластных князю (о его власти свидетельствуют, в частности, обнаруженные там дружинные древности и погребения). Это, прежде всего, Киев, Новгород, а также Чернигов, Ладога, Псков (некрополь которого включал дружинные погребения: Яковлева, Салмина, Королева 2012). Города, синтезировавшие различные функции, в том числе и функцию центра местной округи, оказались наиболее прогрессивными образованиями, тогда как погосты прекратили свое существование на основной государственной территории с прекращением общегосударственного полюдья и началом феодальной эксплуатации «волостей», зависимых от городов, где сидели князья и боярская знать (ср. о формировании волостей и городских центров с позиции существования Славиний — неких «догосударственных» образований у восточных славян Х в.: Горский 2004). Об этих волостях и говорилось в связи с упоминавшейся следующей раздачей городов своим сыновьям Ярославом Мудрым (в 1054 г.) в «Сказании о Борисе и Глебе»: «Ярослав… остави… сыны своя… Изяслава КыевѢ стареишаго, а Святослава ЧьрниговѢ, а Вьсеволода Переяславли, а прокыя по инѢм волостьм» (Усп. сб.: 62).

Традиционный для формационного подхода показатель отделения города от деревни не столь очевиден для эпохи становления городской сети: существеннее, что крупные городские центры, как и центры, относимые к погостам, возникали на пашнях — как показали раскопки в Новгороде и Гнёздове. С пашенными землями связан также Суздаль (Макаров 2007а: 16). Имя киевских жителей — полян — говорит само за себя, напоминая о том, что славянская земледельческая колонизация была основой для формирования городской сети, освоения международных коммуникаций и прочих процессов, сопровождающих становление государственности.

Древнерусские источники свидетельствуют о превращении к XIII в. погостов в сельские поселения, отличные от городов. Лаврентьевская летопись сетует по поводу татарского разорения в 1237 г.: «и нѢ(с) мѢста… идеже не воеваша на Соуждальскои земли, и взята городов 40 опрочь свободъ и по-гостовъ» (ПСРЛ, т. I, стб. 464). В новгородских грамотах формулировка «кто купьць поидеть въ свое сто, а смѢрдъ, поидеть въ свои погостъ» (ГВНП, № 6, 16) отражает, как показал В. А. Кучкин, разделение городской — сотской организации и сельской системы погостов, к которой «тянут» смерды (Кучкин 2008. С. 409 и сл.).

Исторический смысл ряда о призвании князей в летописном контексте заключался в том, что на смену «языческому» (вечевому) [174]— родоплеменному праву (или, с новой точки зрения, бесправию — отсутствию «правды») пришла власть русских князей: не словене, кривичи и меря, и даже не «находники» варяги распоряжались в городах и тянущих к ним волостях, но призванные по ряду князья и их русские мужи (представители дружины — «всей руси»). На смену племенным волостям, об историческом первенстве которых (Новгород прежде Киева) рассуждал еще составитель предисловия к НПЛ (см. главу II) и рассказывалось в летописных сводах: «СловенѢ свою волость имѢли, а Кривици свою, а Мере свою; кождо своим родомъ владяше, а Чюдь своимъ родом» (НПЛ. С. 106), пришла Русская земля — обозначение государства во главе с князьями «от рода русского» и их дружиной. Архаические патронимические названия племен — кривичи, вятичи и т. п. сменило общее наименование — русь, русские (имя русичи осталось «гапаксом», известным лишь «Слову о полку Игореве»).

Действительно, для того, чтобы править в отдаленных от Новгорода волостях, нужен был целый княжеский род — не случайно легенда о призвании упоминает таинственно исчезающих по утверждении Рюрика в Новгороде братьях — Синеусе у веси на Белоозере и Труворе у кривичей в Изборске. Коллективный (родовой, «братский») сюзеренитет правящей династии над подвластными землями — характерная черта государственности в эпоху раннего средневековья (Назаренко 2009. С. 7–88; ср.: Мисюгин 2009), повлиявшая на представления С. М. Соловьева о «родовом строе» начальной русской государственности.

Представление о несовместимости «родового» и «государственного» строя, очевидная с точки зрения теории формаций, остается самодовлеющим в историографии: власть княжеского рода и даже разделение волостей возводятся к обычному (семейному) праву, хотя обычное право не создавало механизмов власти над разноплеменными объединениями. Да и сам род властителей имел экзогенное варяжское происхождение.

Чтобы удержать в своих руках отдаленные волости, Рюрику, который «нача владѢти единъ» (НПЛ. С. 107), пришлось посылать посадников-дружинников — «мужей» в Ростов, Полоцк (ко «всем кривичам»), в Белоозеро к веси, в Муром на Оку к муроме. Как уже говорилось (глава V), верховья Волги и Западной Двины с выходом на Днепр оказались в руках новгородского правителя Русской земли. Однако нужно было освоить эти коммуникации в целом — завладеть выходами в морские бассейны Понта и Каспия. Главной магистралью Русской земли был путь из варяг в греки, где (в отличие от Волги и Дона) не было хазарских городов и крепостей. Таинственный киевский Самватас был пограничной крепостью, отделенной Днепром от Хазарии (см. главу III). Вероятно, этим путем пользовались уже «росы» Бертинских анналов. Естественным был интерес к этому пути и первого русского князя.