Андрей Фурсов - Водораздел. Будущее, которое уже наступило

Два — внешне — парадокса: 1) чем ближе к ядру капсистемы, тем меньше революционная активность пролетариата, тем меньше успех антикапиталистических революций; 2) чем дальше от ядра капсистемы, чем меньшую долю трудящихся составляет пролетариат, тем успешнее антикапиталистические революции.

Однако парадоксальность эта — внешняя. На самом деле все логично: в ядре капсистемы у интегрированного в индустриальную и национально-государственную систему, а следовательно дисциплинированного и в той или иной степени пропитанного господствующими ценностями — буржуазными (уважение к собственности, к накопленному, овеществленному труду, т. е. к вещественной субстанции, к времени — упорядоченному времени, т. е. к порядку и т. д.) есть жесткий ограничитель его революционности. Это сам капитал как овеществленный труд, капиталистическая собственность вообще и капитал как собственность в качестве ее элемента. Это очень хорошо понимали внешние по отношению к ядру капсистемы, к Западу наблюдатели и мыслители, прежде всего русские — Герцен, Данилевский, Тихомиров.

Ограничусь одной цитатой из воспоминаний Л. Тихомирова. Путешествуя по Западной Европе (Франция, Швейцария), он писал: «Перед нами открылось свободное пространство у подножия Салев, и мы узнали, что здесь проходит уже граница Франции. Это огромное количество труда меня поразило. Смотришь поля. Каждый клочок огорожен толстейшей, высокой стеной, склоны гор обделаны террасами, и вся страна разбита на клочки, обгорожена камнем. Я сначала не понимал загадки, которую мне все это ставило, пока, наконец, для меня не стало уясняться, что это собственность, это капитал, миллиарды миллиардов, в сравнении с которыми ничтожество наличный труд поколения. Что такое у нас, в России, прошлый труд? Дичь, гладь, ничего нет, никто не живет в доме деда, потому что он при самом деде два-три раза сгорел. Что осталось от деда? Платье? Корова? Да ведь и платье истрепалось давно, и корова издохла. А здесь это прошлое охватывает всего человека. Куда ни повернись, везде прошлое, наследственное… И невольно назревала мысль: какая же революция сокрушит это каменное прошлое, всюду вросшее, в котором все живут, как моллюски в коралловом рифе».

Из сказанного Тихомировым следует: революция может сокрушить только социумы, обладающие небольшой вещественной субстанцией, те, в которых накопленный труд (капитал и есть накопленный, овеществленный труд, реализующий себя как самовозрастающая собственность) не задавил живой труд и его формы организации. Это ясно при взгляде на мир ядра капитализма извне, герр доктор Маркс смотрел изнутри и потому ожидал пролетарскую революцию, отождествляя к тому же с пролетариатом «опасные классы», живущие в социальной зоне со слабым «содержанием» накопленного труда.

Абортивная революция 1923 г. в Германии со всей ясностью показала неготовность, пожалуй, самого организованного пролетариата Запада крушить «вещественную субстанцию» ради победы революции и построения социализма. Э. Хемингуэй, который в качестве репортера был в Германии в 1920-е годы, описывает следующую историю. Полиция окружила шахту, в которой забаррикодировались шахтеры. Началось «стояние», переговоры, ни одна из сторон не шла на уступки. Хемингуэю разрешили спуститься в шахту, взять интервью. Во время интервью Хемингуэй спросил немецких пролов, почему они не пригрозят взрывом шахты власти, если та не пойдет на уступки. Реакция немецких шахтеров была такова: как можно? Это же результат труда многих поколений! Наконец, это собственность. Недаром Бухарин, издеваясь, говорил, что во время событий 1923 г. немецкие рабочие убегали от стрелявших в них полицейских, стараясь не затоптать газон.

Разумеется, согласно Марксу, антикапиталистическая революция должна была быть не только пролетарской, но иметь мировой характер и стартовать в наиболее развитых странах.

Еще одним заимствованием Маркса у буржуазной политэкономии, точнее, у Д. Рикардо, была трудовая теория стоимости. Разумеется, стоимость создается в процессе труда самим трудом. Однако не только трудом. Физиократы верно отметили роль природы в этом процессе. Маркс говорил о производительных силах природы; в марксистской традиции В.В. Крылов развил эти идеи в теорию естественных (натуральных) производительных сил. Однако в процесс создания стоимости эти силы, включаемые человеком в социальный процесс, Маркс не включил, ограничившись трудом, т. е. рабочей силой человека.

Далее. На создание стоимости влияют организационные факторы, внеположенные труду, точнее, действительному процессу производства как одной из пяти фаз совокупного процесса общественного производства (распределение факторов производства; действительный процесс производства; распределение продуктов производства; обмен; потребление).

Здесь же необходимо отметить и роль внеэкономических факторов и в создании стоимости, и в ее распределении. Когда мы говорим о необходимой и прибавочной частях создаваемого продукта, т. е. о необходимом продукте и прибавочном продукте, проведение грани между ними, отделение одного от другого в производственно-экономическом плане теоретически вполне возможно, и это разделение работает. Однако поскольку, как заметил П. Кузнецов, КПД любой энергетической системы не может быть больше единицы, некая надстройка «прибавочный продукт» над создаваемым продуктом физически невозможна. Но она, добавлю, возможна социально. Не теоретически, а в реальности грань между тем, что считать «необходимой», а что считать «прибавочной» частями созданного продукта проводилась внеэкономическим, волевым способом. Эта внеэкономичность определялась несколькими факторами: силовой «сделочной позицией» господ, соотношением сил «верхов» и «низов», обычаем, минимумом выживания при ведении данного типа хозяйства и отношением трудящихся к власти, обусловленное тем, насколько она уважает их право на существование (в крестьянских обществах — это «моральная экономика крестьянина», строящаяся на иных принципах, чем политэкономия капитализма). Иными словами, в реальности различие между необходимым и прибавочным трудом не столько определяется узкопроизводственным образом, сколько является проекцией соотношения социальных (классовых) сил и обычаями, учитывающими «моральную экономику». Маркс, однако, упирал на экономически-производственный характер данного различия и тем самым нарушал свой метод, свои методологические принципы.

Еще один вопрос. Суть в следующем. Согласно схеме Маркса, переход от одной формации к другой происходил в результате того, что производительные силы перерастали производственные отношения, происходила социальная революция — переход к новой формации. Однако если бы все это было действительно так, то уровень развития производительных сил новой формации уже в самом начале ее существования должен был превосходить уровень развития производительных сил старой формации на ее поздней стадии. В истории все обстояло с точностью наоборот. Феодализм достиг уровня развития производства поздней античности только в XI — начале XII в.; капитализм достиг уровня развития производства позднего («высокого») феодализма (середина XIII — середина XIV в.) только в начале XVIII в. Налицо нечто противоположное тому, о чем писал Маркс. Вслед за кризисом старой формации наступал не взлет, а упадок в течение нескольких веков; упрощение, варваризация, архаизация социальных отношений как средство и форма адаптации к кризису. И только потом, на основе новых социальных (производственных) отношений, новых форм социального контроля оформлялась новая система производства.