Светлана Яблонская - Игра Престолов: прочтение смыслов. Историки и психологи исследуют мир Джорджа Мартина

Если верить его собственным словам, то, напомню, Джорджа Мартина во «Властелине колец» больше всего задели орки, точнее, их судьба после победы сил добра. Добро, как мы помним, там действительно победило, и особенно сокрушительно оно одолело зло в фильме. Точно не знаю, апеллирует ли Джордж Мартин в интервью всё-таки к экранизации или к тексту. Но, в любом случае, добро победило в трактовке Питера Джексона с таким счётом, что Джорджу Мартину стало обидно за орков. Ему стало их жаль, потому что после гибели Саурона и разгрома Мордора о правах орков никто не вспомнил. Тут он ошибается. Проблема в том, что орки - это существа, чья сущность навсегда извращена - не Сауроном даже, а его повелителем Морготом. В Средиземье они являются, по сути, частью самой системы, созданной Сауроном с помощью Кольца Всевластья. Поэтому, когда Кольцо уничтожено, а с ним и сам Саурон, то они гибнут просто потому, что не могут существовать автономно. А вот оттого, что у них есть сознание, им действительно становится только хуже. Это сознание, кстати, - единственное, что осталось от эльфов, которыми орки когда-то были (подробнее об этом Толкиен рассказывает в «Сильмариллионе»).

При чтении книги орков может быть жаль. Но не в фильме, где массы орков скорее напоминают пауков или муравьёв. Будем откровенны, психология и переживания второстепенных героев - даже положительных - не слишком интересуют режиссёра. Да и Фродо нужен ему скорее как способ привести Арагорна к верховной власти. Поэтому, если посмотреть по степени пафосности, то коронация Арагорна перевешивает собой буквально всё. На мой взгляд, в фильме «Властелин колец» добро побеждает на уровне легитимации королевской власти, но существенно уступает с точки зрения простых - но от этого не менее важных - человеческих ценностей.

Нелюбовь Джорджа Мартина к «Властелину колец» действительно можно понять, потому что Питер Джексон не ставил себе задачу воплотить идеи Толкиена - он хотел всего лишь показать на экране красивый сюжет. А Толкиен далеко не так прост. Например, он посвящает возвращению Фродо в Шир четыре (!) главы. И он не боится описывать там прощание навсегда, боль потери, «мудрость и жестокость» Фродо и его постепенный уход сначала от жизни, а потом - из жизни.

Когда ты читаешь финал трилогии, ты понимаешь, что на самом деле Фродо не просто уплыл в морскую даль, нет - он ушёл навсегда, ушёл безвозвратно. И не только Фродо - из Средиземья вместе с эльфами и Гэндальфом ушло само волшебство. А когда ты смотришь фильм, ты понимаешь, что Фродо отправили на заслуженный отдых в санаторий. Это резкое различие вообще характерно для фильма Питера Джексона.

Из дополнительных материалов к фильму явствует: Питер Джексон хотел устроить оглушительный поединок Арагорна с Сауроном в облике Люцифера. Но затем, видимо, режиссеру всё-таки приснился сам профессор и, наверное, объяснил, что он о нём думает. И буквально в последний день съёмок был снят эпизод в соответствии с каноническим сюжетом.

Возможно, именно поэтому Джордж Мартин захотел создать мир, в котором всё не так просто. Ему очень не хотелось толкиеновской простоты и очевидности (которая вообще-то отнюдь не проста и отнюдь не очевидна). Он поставил перед собой задачу не следовать шаблону, заложенному во «Властелине колец», который со временем стал восприниматься как образец жанра фэнтези. С другой стороны, определённые толкиеновские традиции Джордж Мартин всё же продолжает - и это касается аллюзий на культуру и литературу. Если во «Властелине колец», например, были отсылки к англосаксонскому эпосу, исландскому эпосу, средневековому рыцарскому роману, то и в «Песни льда и пламени» легко обнаружить параллели с войной Алой и Белой Розы, Высоким Средневековьем или культурой кочевых народов, скифов или хазар. Как и Толкиен, Джордж Мартин прибегает к так называемым культурным кодам, встроенным в текст. При этом он рассчитывает, что читатели - мы с вами - способны узнать эти коды и расшифровать культурные ссылки.

Попробуем же оправдать его надежды и найти эти отсылки. Если говорить о религиях и архетипах, то всё начинается, безусловно, с выражения «клянусь старыми богами и новыми» - как раз с того, что во вселенной Джорджа Мартина почему-то очень мирно уживаются старые и новые боги. Что вообще не очень характерно для привычных моделей культуры, потому что когда приходят новые боги, старых обычно объявляют демонами. Но в случае с Вестеросом всё хорошо. Можно поклоняться изначально существовавшим старым богам - богам Первых людей, но точно так же можно поклоняться и более молодой религии, которую принесли с собой завоеватели-андалы - культу Семерых. Отдельно следует назвать культ Мёртвого бога у железнорождённых, которые напоминают викингов. Как и викинги, они заняты военными морскими походами, как и викинги, ценят личную отвагу, как и викинги, они при этом не навязывают своим пленникам принятие их веры. Более того, поклонение Мёртвому богу обязательно связано с демонстрацией воинской доблести.

У Джорджа Мартина, впрочем, есть ещё два исключения из этого правила, но культы эти не относятся к Вестеросу: дотракийцы и огнепоклонники. Дотракийцам с их наивностью свойственно в буквальном смысле захватывать в плен богов покорённых народов - увозить статуи в свой священный город Вейес Дотрак. А Мелисандра, служительница Красного бога из Асшая, раз за разом провозглашает: «Одна земля, один бог, один король». Она же заставляет покорённых одичалых бросать в костёр ветви чардрева, отказываясь от старых богов.

Кто же такие эти «старые боги»?

Совершенно очевидно, что за старыми богами Вестероса стоит существовавший когда-то в Британии друидизм. До сих пор его следы ощутимы, например, на знаменитой Солсберийской равнине в графстве Уилтшир, где, в частности, стоит знаменитый Стоунхендж. Кстати, остатки священных рощ до сих пор можно наблюдать и в некоторых парках Лондона, особенно старых, таких как Парламент Хилл (Parlament Hill Fields), Хайгейт Вуд (Highgate Wood) или Хампстед-Хит (Hampstead Heath). О трансформации языческого культа под влиянием христианства до сих пор напоминает одна из остановок лондонского метро, которая носит название «Gospel Oak», то есть «Евангельский дуб». Название происходит от деревенской традиции собираться на лугу под старым дубом, где прихожане слушали чтение Евангелия.

И мы тут же вспоминаем Киплинга, точнее, его «Гимн деревьям» из цикла сказок «Пак с Холмов», где он буквально воспроизводит ситуацию двоеверия в Англии IV века нашей эры: