Карем Раш - Небываемое бывает

Это слова бывшего боевого офицера, который из деревеньки в три развалившихся двора сделал одно из самых цветущих в Европе имений.

Другой образованный артиллерийский офицер Александр Энгельгардт, который за народовольство был некоторое время осенен даже Петропавловкой, сделал из своего смоленского запущенного имения в селе Батищево «мекку» русских земледельцев. К нему,много раз наезжали Докучаев, Костычев, Вернадский. Его книгой «Письма из деревни» зачитывались поколения россиян.

Мы посылаем в села книги о роке, битлзах, строим в Григорополисской станице в подвалах дискотеки, откуда, осоловелые от децибелов, с мутными глазами, выбираются на поверхность юные комбайнеры и доярки. Теперь ты ему скажи словами Ивана Комова, современника А. Болотова: «Земледелие есть мать всякого ремесла и промысла».

Он криво ухмыльнется и скажет, ага, мать всему, — балдеж, только вот беда: в деревне не та дискотека, что в городе. Впрысните ему еще дозу чужого диско, а потом на слова того же Комова Ивана, сына священника, который ездил в Англию на много лет не за дефицитом и сертификатами, а до изнурения изучал земледелие ради своих соотечественников, что «государство без земледелия, как без головы, жить не может».

Вы получите ответ, сдобренный доброй порцией «русской латыни». Не той, увы, латыни, которую имел в виду Жуковский, когда записал в дневнике: «Англия последний акт воспитания, как латинский язык — первый акт».

Мы утратили важнейшее звено в традиции, которое в силах еще восстановить. Мы не издаем настольных книг для земледельцев. Современник А. Болотова академик В. Севергин, выходец из народа, в год рождения Пушкина издал но призыву «Вольного экономического общества» «Деревенское зеркало или общенародная книга» на добротном русском языке. Первая часть «Деревенского зеркала» была посвящена земледелию и животноводству, вторая — лесоводству, домашнему хозяйству и быту, третья — врачеванию. Крестьяне по трудовым копейкам в складчину покупали эти книги. Народ сразу распознал ту литературу, которая ему нужна. Мы изводим тысячи тонн бумаги на многомиллионные тиражи журналов, полных захлебывающихся статей о досуге, но найдите за полстолетия хотя бы одну книгу подобного рода для наших сельских тружеников.

О чем сейчас пишут наши известные сельские публицисты?

Они въедливо вникают во все детали сельхозтехники и севооборота, именно детали, упиваются частностями отраслей, но они идут все от знания, от специализации, от радио, все думают как бы рентабельнее, а идти надо ради всех перечисленных качеств и той же рентабельности от любви к школьнику и его родителям, от человека на земле, а не от проблемы на земле.

«Овсяный кисель» Жуковского может сделать для закрепления кадров на селе больше, чем вся публицистика, вместе взятая.

Начинать надо с любви, а любовь сразу вызовет величайшую творческую силу на земле, память, и мы невольно оглянемся на сделанное для нас нашими предшественниками, и, создав библиотеку, вернем детям то, что принадлежит им по праву наследства.

Написал страничку о библиотеке, и немного отлегло от сердца, будто долг какой-то носил с собой. Восемь лет, все мысленно возвращаясь к станице, думал об этой библиотеке. Здесь только набросок. Не буду об этом здесь больше писать. Во-первых, думаю, и так отвлекся от бригады, а с другой стороны: отвлекся ли? Не находится ли все изложенное здесь о книгах в самом средоточии сегодняшнего дня, не есть ли оно выпавшее звено в золотой цепи преданий?

А в окна усадьбы влетает головокружительный запах цветущей акации. Вся станица в белом цветении. Тяжелые гроздья источают сладостный весенний аромат. Внизу кухня и буфет, где можно получить домашний обед. .Только написал об акации, усилились голоса двух женщин. Это бранилась буфетчица (она же хозяйка усадьбы-гостиницы) с худой, навсегда насупленной и злющей поварихой. Стряпуха сердита на весь мир, на все порядки в станице, на правление, а более всего на бывшего мужа. Спустившись вниз в добром расположении духа, я спросил ее, чем она недовольна такой цветущей весенней порой. Она буркнула и загремела кастрюлями. Тут бы мне и отстать от нее, или, как говорят французы, «если женщина виновата, извинись перед ней». Вместо этого я обронил самую неудачную и взрывоопасную фразу, выразив восторг от станицы. Самый невинный смысл ее выкриков был таков: мол, сами не хотят здесь жить, бездельничают в города и еще набираются нахальства хвалить эту проклятую дыру.

Буфетчица загнала ее на кухню, но и оттуда доносились проклятия в адрес всех приезжих и станичного начальства. Повариха нашла способ еще раз оторваться от кастрюль, чтобы бросить последнее проклятие в адрес всех мужчин, и особенно пьющих. Я заметил, что от жизни с ней не то что водку — начнешь хлестать тормозную жидкость. Повариха чуть не запустила мне в голову сковородой, но вовремя вплыла буфетчица и перевела разговор на пережаренную картошку. Получив неожиданный бодрящий заряд от стычки, я пошел в школу, размышляя над словами поварихи о том, что надо бежать из деревни. Я смотрел на голубое небо, на сиреневую кипень, на добротные усадьбы крестьян и не мог отвязаться от ощущения прикосновения к некоей разрушительной тайне, будто дохнуло из бездны некоей метафизической истерией... Откуда это беспокойство? Что это за болезнь? Как людьми овладевает паническое ощущение, что самое плохое место — это то, где они живут? Что чужое лучше? Сначала город лучше деревни. Потом будет заграничное лучше своего. Потом... Этому кровопийце-пауку — зависти — нет насыщения. Кто-то им уже внушил злую идею о непрестижности сельского труда. Коли так, то недовольство своим уделом становится доминантой психики. Вспомнил, как еще перед моим первым приездом в станицу академик Эрнст говорил:

— Дайте доярке четыреста рублей в месяц, она все равно сбежит на почту клеить марки за сто рублей.

Ей кажется, что, потеряв в деньгах, она выиграла в «престиже».

Женщина не верит во всесилие денег — ранг для нее важнее.

Вот как досближали город с деревней. Охваченная «престижной» истерией, крестьянка круглые сутки пилит мужа, понукая его покинуть село.

Эта самая разрушительная работа никогда не берется во внимание, потому что на всех уровнях главная категория общества — а именно семья — выпала из планов, из отчетов, из мыслей как начальства, так и публицистов, которые больше любят беседовать «о проблемах» с начитанными экономистами. Последние же черпают осведомленность из западных популярных книжек и посредством «испорченного телефона» одаривают социологическими рецептами инстанции. Только вместо старой «кухонной латыни» идет набор наукоидных иностранных слов, где самое понятное все тот же «комплекс».