Николай Раевский - Портреты заговорили

Интересного литературного спора об автобиографическом характере одной из сцен «Пиковой дамы» (Н. Каухчишвили его категорически отрицает) я здесь касаться не могу. Этот спор мог бы послужить предметом специального исследования. Не обнаружив в дневнике никаких следов романтического приключения графини Долли с Пушкиным, автор прибавляет всё же: «Единственный элемент, который можно было бы рассматривать, как косвенное подтверждение известной внутренней тревоги, это подавленное состояние, проявляющееся в последние недели 1832 года, однако я скорее склонна объяснять его как первый симптом болезни, которая будет её мучить в следующие годы <���…>». Ещё и ещё раз приходится пожалеть о том, что Н. Каухчишвили не удалось опубликовать второй тетради дневника — было бы, в частности, существенно прочесть текст этих записей конца 1832 года. Автор приводит, правда, выдержку из той же записи 22 ноября, в которой последний раз упоминается имя Пушкина, выдержку, которая на первый взгляд может показаться многозначительной: «Не было ли бы во сто раз лучше погасить в своём сердце нежность, чем рисковать тем, что привяжешь к себе человека, который, не любя, будет только чувствовать усталость от того, что его любят» (Дневник Фикельмон, с. 56, 55). Н. Каухчишвили, правда, считает, что в этих строках графиня Долли критикует «союзы» (unione), в которых нет уверенности на будущее, но, не зная полного текста записи, можно те же строки отнести и к переживаниям самой Фикельмон. У меня, однако, имеется фотокопия соответствующих страниц первой тетради дневника (с. 106—108), и из них мы узнаем, что Дарья Фёдоровна в данном случае имеет в виду графиню Софию Ивановну Лаваль (1802—1871), которая собирается выйти замуж за графа Борха. Фикельмон не ожидает для Лаваль ничего хорошего от этого брака, так как она влюблена в своего жениха, а тот женится на ней по расчёту. Граф Александр Михайлович Борх родился в 1804 году. Его брат граф Иосиф Борх, служивший в Петербурге, назван в пасквиле, присланном Пушкину, «непременным секретарём» «светлейшего ордена рогоносцев». В записи Фикельмон от 22 ноября есть упоминание и о М-me Борх, свояченице жениха Лаваль, которое, по всей вероятности, относится к жене этого «непременного секретаря», урождённой Любови Викентьевне Голынской, и поэтому представляет известный интерес: «М-me Борх — это маленькая хорошенькая картинка фламандской школы, но нет ничего особенно замечательного под этой беленькой и свежей оболочкой».

Многих людей и много событий видел дом-дворец… — С разрешения С. А. Рейсера привожу сделанную им любопытную запись:

«Скончавшийся 22 октября 1966 года ленинградский искусствовед А. А. Войтов, узнав, что я работаю в здании, некогда принадлежавшем Салтыковым, рассказал мне в 1955 году следующий эпизод из его жизни.

В 1918 году он в числе других коммунистов Петрограда был некоторое время занят конфискацией ценностей буржуазии.

Пришёл на улицу Халтурина, 3 — в части дома с этой стороны жили, как и раньше, владельцы.

Некоторые члены семьи уже эмигрировали. Его привели к какой-то дряхлой старушке (это могла быть светлейшая княгиня Анна Сергеевна Салтыкова; см. „Весь Петроград“, 1917 год).

— Ничего не поделаешь — забирайте, — сказала она. — Только прошу вас и этого попугая взять.

— А он мне на что?

— Видите ли, сударь, это не простой попугай. Он некогда принадлежал любимице Екатерины II — знаменитой Марии Саввишне Перекусихиной. Ему не меньше чем 160 лет. Попугай до сих пор некоторые мотивы помнит (старуха делает условный жест. Попугай начинает довольно ясно напевать: „Славься сим, Екатерина, славься нежная к нам мать“ — из стихотворения Державина, 1791 года).

— Ну, что же, взяли попугая?

— Нет, обманул старуху. Сказал, что пришлю за ним особо».

К рассказу Салтыковой, конечно, приходится отнестись с сомнением. Возможно, что она просто хотела подшутить над человеком, который пришёл конфисковать её ценности. Известны, однако, случаи, когда попугаи жили в неволе до ста и более лет. Если его обучили державинской песне в последний год царствования императрицы, то с тех пор прошло не 160, а 122 года, цифра всё же маловероятная.

Во всяком случае искусствовед А. А. Войтов услышал в доме Салтыковых звуки «Славься сим, Екатерина…» в тот год, когда в Петрограде уже пели Интернационал.

…на котором на этот раз Пушкин, по-видимому, не присутствовал. — В некоторых работах упоминается о том, что поэт был на этом балу. Авторы, по-видимому, основываются на записи Пушкина в дневнике под 28 февраля 1834 года: «Сегодня бал у австрийского посланника». Однако несколько дней спустя (8 марта) он отмечает: «Жуковский поймал недавно на бале у Фикельмон (куда я не явился, потому что все были в мундирах) цареубийцу Скарятина <���…>». Речь здесь идёт, по всей видимости, именно об официальном посольском бале 28 февраля.

Фактическая топография этой части бывшей квартиры Фикельмонов… — Внимание читателей привлекла небольшая статья Юрия Ракова «Дом Пиковой дамы» («Юность», 1969, № 2, с. 92), в которой автор подробно описывает сохранившуюся до наших дней опочивальню княгини Натальи Петровны Голицыной в некогда принадлежавшем ей доме-дворце (Ленинград, угол Дзержинского, б. Гороховой, и Гоголя, б. Малой Морской, № 10). Пушкин был знаком с этой престарелой статс-дамой (1741—1837), и, как известно, она послужила ему прототипом графини в «Пиковой даме». Ю. Раков считает, что именно её спальня описана в знаменитой повести. Именно в неё проникает Германн с намерением выведать тайну трёх карт. На мой взгляд, сохранившаяся, по-видимому, без переделок, спальня Д. Ф. Фикельмон, ныне кабинет литературы Института культуры имени Н. К. Крупской, значительно больше соответствует как тексту «Пиковой дамы», так и рассказу Нащокина, записанному Бартеневым. В ней нет, например, как и в повести, такой существенной архитектурной детали, как «огромный альков во внутренней стене» опочивальни Голицыной, описанный Ю. Раковым. Однако Пушкин, вводя в повесть автобиографический эпизод, естественно, не мог связать его с особняком на Дворцовой набережной. Дом «старинной архитектуры» на одной из главных улиц Петербурга, куда пробирается Германн, по расположению и внешнему виду действительно больше напоминает дворец Голицыной, чем особняк Салтыковых на набережной Невы. Для читателей «Пиковой дамы», кроме, может быть, очень немногих близких друзей поэта и Д. Ф. Фикельмон, связь между некоторыми страницами повести и личной жизнью автора, несомненно, осталась тайной.

…князь Пётр Владимирович Долгоруков. — В настоящее время заключение судебного эксперта А. Салькова, признавшего Долгорукова автором диплома, подвергается сомнению.