Руслан Скрынников - Дуэль Пушкина

Посол Геккерн неустанно заботился о том, чтобы восстановить репутацию сына и склонить на свою сторону общественное мнение. 21 января 1837 г., записал Тургенев, он завтракал с д’Аршиаком, который прочёл ему письмо Пушкина от 17 ноября 1836 г. [1334]Из письма следовало, что Дантес намеревался жениться на мадмуазель Гончаровой после поединка и что отказ от дуэли исходил не от кавалергарда, а от Пушкина [1335]. Будучи защищён родством с семьёй Пушкина, офицер старался смыть пятно позора, бравируя не столько чувствами к Натали, сколько тем, что не боится никакой дуэли [1336].

В кругу приятелей поручик не прочь был похвастать доблестью, готовностью к кровавому поединку. Согласно ранней записи воспоминаний Соллогуба, «он говорил, что чувствует, что убьёт Пушкина, а что с ним могут делать, что хотят: на Кавказ, в крепость, — куда угодно» [1337]. Дантес вовсе не знал русского языка и ставил ни во что славу Пушкина. Будучи иностранным подданным и сыном посла, он не сомневался в своей полной безнаказанности.

За три дня до дуэли, 24 января, Пушкин благодарил императора за совет, поданный Наталье Николаевне на балу. В письме Булгакову от 22 января Вяземский отметил: «Бал у австрийского посла, но ещё без царской фамилии» [1338]. На другой день, 23 января, царь посетил бал у обер-церемониймейстера графа И.И. Воронцова-Дашкова. Возможно, что именно на этом вечере Николай I говорил с Натальей Николаевной по поводу её поведения [1339].

Воронцовы давали бал, «который двор (император) удостаивал, обычно, своим посещением» (Соллогуб). Присутствовавшая на балу графиня М.А. Мусина-Пушкина писала: «23 был бал у Воронцовых. Геккерн (Жорж. — Р.С. ) следовал на нём за своей свояченицей, выступая в качестве её визави в нескольких контрдансах» [1340]. В письме к брату от 30 января Софи Карамзина описала происшествие в таких выражениях: «Считают, что на балу у Воронцовых в прошлую субботу раздражение Пушкина дошло до предела, когда он увидел, что его жена беседовала, смеялась и вальсировала с Дантесом» [1341]. Софи не была на балу и всё исказила. Пушкина танцевала старинный, манерный танец контрданс. Она не была партнёршей Дантеса, а лишь иногда была его визави. Контрданс (кантриданс, деревенский танец) возник в Англии в XVII веке, а затем его стали танцевать по всей Европе. Самым распространённым видом контрданса была французская кадриль. В ней танцующие выстраивались в каре, шеренги, круг. Пары постоянно менялись местами, что вело к смене визави (напротив стоящей дамы) [1342]. Вальс был танцем новомодным, и общество не вполне избавилось от сомнений в его пристойности.

Мать Софи, Екатерина Андреевна, пристрастно относившаяся к Наталье, подчёркивала, что поэт погиб из-за нескольких часов кокетства жены. Она имела в виду бал у Воронцовых. Обличая гнусную интригу Дантеса, Александр Карамзин писал брату: «…верно также и то, что он продолжал и после своей женитьбы ухаживать за госпожой Пушкиной, чему долго я не хотел верить, но, наконец, сдался перед явными доказательствами, которые получил позднее» [1343]. Какие доказательства получил недавний друг Жоржа Александр Карамзин, сказать трудно.

Мусиной принадлежит первая версия «казарменного каламбура» Дантеса, произнесённого им во дворце Воронцовых. После танца Жорж будто бы пошёл с Натали ужинать и прошёл перед Пушкиным, отпуская шутки по адресу собственной жены Екатерины Геккерн, называя её своей «законной». Несколько иначе ту же историю передают Вяземские. Жорж произнёс фразу «Пойдём, моя законная», подавая руку жене на разъезде с одного бала. Эту фразу он произнёс громко, чтобы услышал Пушкин [1344].

Долли Фикельмон, всё видевшая своими глазами, подчёркивала, что дело ограничивалось взглядами и намёками. «На одном балу, — писала она, — он так скомпрометировал госпожу Пушкину своими взглядами и намёками, что все ужаснулись» [1345]. Свет «ужаснулся» после гибели Пушкина. Пока же общество упивалось пересудами.

Всего точнее слова Дантеса передала в своих воспоминаниях Вяземская. Пушкин сам рассказал ей о шутке француза. Дантес сказал, что у него был мозольный оператор, пользовавший Натали (и, очевидно, её сестёр), и прибавил: «Он мне сказал, что мозоль (игра французских слов „cor“ [мозоль] и „corps“ [тело]) госпожи Пушкиной гораздо красивее, чем у моей жены» [1346]. В несколько иных словах ту же историю рассказал с чужих слов Соллогуб, в начале декабря уехавший в Москву. «После моего отъезда, — повествует беллетрист, — Дантес женился и был хорошим мужем», но, будучи человеком ветреным, он балагурил на бале у Воронцова и спросил Натали, «довольна ли она мозольным оператором, присланным ей его женой Екатериной. Мозольщик уверяет, добавил он, что у вас мозоль лучше, чем у моей жены» [1347]. Пушкин узнал о словах Дантеса не только от жены. Александрина вспоминала, что каламбур был пересказан ему кем-то из светских знакомых «с разъяснениями» [1348].

Жорж явно старался сделать комплимент Пушкиной. В кавалергардских казармах и у барышень шутки такого рода пользовались успехом. Может быть, каламбур Дантеса и не привлёк бы внимания, если бы не молва о его связи с Натали. Шутка, произнесённая 23 января, была не столько непристойной, сколько неуместной.

Мог ли пустяковый каламбур стать поводом к дуэли? Такое предположение, если вдуматься в него, кажется сомнительным. Пушкин дал государю слово дворянина, что не будет драться с Дантесом. Мог ли он оправдать нарушение слова чести ссылкой на двусмысленный комплимент?

На другой день после бала дом на Мойке посетил этнограф И.П. Сахаров. По его словам, он застал Пушкиных в кабинете. Жена сидела на медвежьей шкуре у ног мужа, положив голову ему на колени [1349]. Описанная сцена напоминала семейную идиллию. В действительности покой семьи был нарушен бесповоротно. Л.А. Якубович, явившийся сразу после Сахарова, был поражён тем, что поэт выглядел очень сердитым, быстро ходил по кабинету взад и вперёд, хватал с полок книги. Гости покинули дом в третьем часу дня [1350].

Э. Герштейн решает вопрос о последнем кризисе в рамках традиционной схемы. За несколько дней до дуэли Натали имела рандеву с Дантесом, поэт получил новое анонимное письмо и немедленно послал вызов на поединок. В подтверждение своей схемы Э. Герштейн ссылается на вопрос, сформулированный в судном деле о дуэли Пушкина. Предполагалось задать Наталье Николаевне следующий вопрос: «Не известно ли ей, какие именно безымянные письма получил покойный муж её, которые вынудили его написать 26 числа… оскорбительное письмо» [1351]. Пушкину оставили в покое, а на вопрос о причинах поединка ответ дал К. Данзас. В показаниях на суде и в мемуарах он не упоминает ни слова об анонимном письме, якобы полученном поэтом накануне дуэли. Январское «безымянное письмо» могло объяснить и оправдать появление бранного письма Пушкина. Друзья непременно упомянули бы о нём, если бы оно существовало в природе. Их молчание доказывает, что накануне поединка поэт не получал никакого анонимного письма с доносом на тайное свидание и измену Натальи Николаевны.