Руслан Скрынников - Дуэль Пушкина

30 сентября Бенкендорф обратился к поэту с пространным посланием, в котором коснулся вопроса о цензуре. Шеф III Отделения не присутствовал на встрече, но получил информацию от императора и старался точно передать его слова: «Сочинений ваших никто рассматривать не будет; на них нет никакой цензуры…» Изложение Бенкендорфа повторяло версию поэта: «никакой цензуры!» Никакой цензуры — значит, никакого цензора.

Однако ниже следовало разъяснение, никак не согласующееся с приведёнными словами: «…государь сам будет и первым ценителем произведений ваших и цензором» [44] Т. XIII. С. 298. . Соединить два понятия — «ценитель» и «цензор» — было мудрено. Слово «ценитель» было созвучно слову «знаток», «поклонник». В «цензоре» видели «длань с карающим мечом».

Пушкин не знал, как воспринимать слова царя, — как любезность или как повеление монарха. Он был сочинителем плодовитым и не мог обойтись без частых обращений в цензуру. При всём том его муза всегда была не в ладах с цензорами. Со своей стороны монарх был завален всевозможными государственными делами и не мог реально исполнять функции цензора, что бы там ни говорилось. Надо заметить, что в представлении современников решение царя означало величайшую милость, неслыханную привилегию. Личная цензура царя означала возможность постоянного доступа сочинителя к августейшей особе, на что могли претендовать лишь немногие высшие сановники империи. Всё наводило на мысль о том, что речь шла скорее о любезности, чем о реальном распоряжении царя.

В письме Бенкендорфа царское повеление приобрело окончательный вид, исключавший двусмысленность. Его циркуляр завершался словами: «…честь имею присовокупить, что как сочинения ваши, так и письма можете для представления его величеству доставлять ко мне; но впрочем от вас зависит и прямо адресовать на высочайшее имя» [45] Там же. . Слова Бенкендорфа означали, что III Отделение берёт на себя роль посредника в сношениях государя со стихотворцем. Пушкин не считал себя вправе докучать царю своими делами и не воспользовался оговоркой насчёт прямого обращения к монарху.

Поэт не сразу осознал, что произошло. Место общей цензуры с её простой схемой (автор — цензор — автор) должна была занять личная цензура царя, предполагавшая сложную схему (автор — Бенкендорф — тайный рецензент из числа осведомителей III Отделения — царь — Бенкендорф — автор). Понятно, почему, беседуя со своим биографом М. Корфом, Николай I предпочёл не вспоминать о своём решении по поводу цензурных милостей, объявленных поэту. Вопрос был щекотливый.

Сразу после гибели Пушкина Жуковский в 1837 г. обратился к Бенкендорфу с гневными словами: «Государь хотел своим особым покровительством остепенить Пушкина и в то же время дать его Гению полное его развитие; а вы из сего покровительства сделали надзор, который всегда притеснителен…» [46] Пушкин в воспоминаниях. Т. 2. С. 363—364. Жуковский ближе всех других наблюдал за развитием отношений между поэтом и властями, и именно он всего точнее уловил смысл происшедшего. Бенкендорф превратил покровительство царя в цензуру со стороны III Отделения.

Адам Мицкевич полагал, что Пушкин был первым, кто пользовался свободой печати в России. Но он ошибался.

В Записке о Н.М. Карамзине Пушкин особо подчёркивал, что император Александр I освободил «Историю» Карамзина от всякой цензуры [47] Левкович 1988. С. 85. . Ни о какой личной цензуре царя в отношении Карамзина не было и речи. Николай I всего лишь следовал примеру брата, даруя Пушкину свободу от цензуры. Однако времена либерального правления прошли. После разгрома тайных обществ и казни декабристов непомерное влияние на государственные дела приобрело сыскное ведомство. Его глава Бенкендорф получил возможность манипулировать монархом.

С аудиенцией в Кремле связан любопытный эпизод. Рассказывали, будто на лестнице во дворце поэт выронил из кармана некие возмутительные стихи, которые он затем сам же и подобрал. Никто не знал в точности, о каких стихах шла речь. Соболевский называл стихотворение Пушкина «Пророк». Однако Нащокин утверждал, что Пушкин сжёг «Пророка» в Михайловском, едва узнал о вызове к императору. Оспаривая свидетельство Нащокина, Соболевский сделал помету на полях текста с его воспоминаниями: «Пророк приехал в Москву в бумажнике Пушкина». Версия Соболевского сводилась к тому, что эпизод имел место не во дворце, а в его (Соболевского) доме: «Вот где он выронил (к счастью, что не в кабинете императора) своё стихотворение на 14 декабря, что с час времени так его беспокоило, пока оно не нашлось!!!» [48] Бартенев. С. 92. Пушкин не мог посетить дом Соболевского до беседы с Николаем, так как был доставлен прямо в Кремль. Но после аудиенции он побывал у Соболевского, где уже 10 сентября, т.е. через день после царского приёма, читал «Бориса Годунова». Не вполне ясно, в какой из дней Пушкин, будучи на квартире Соболевского, успел сначала выронить стихи, а через час обнаружить пропажу. В начальной редакции стихотворение не имело названия и начиналось словами: «Великой скорбию томим» [49] Рукою Пушкина. С. 238, 240. . Беспокойство Пушкина по поводу пропажи стихотворения связывают с тем, что оно было крамольным и заключало в себе намёки на события 14 декабря. Однако «крамолу» поэта в этом случае не следует преувеличивать. Первоначальный вариант сочинения датируется временем после казни декабристов: 24 июля — 3 сентября 1826 г. В названное время Пушкин пришёл к мысли о необходимости и неизбежности примирения с правительством [50] Пушкин дал окончательный заголовок стихотворению («Пророк») и подверг его переработке весной — летом 1827 г. в связи с подготовкой сочинения к изданию. .

Первая редакция будущего «Пророка», кажется, была уничтожена. Но поэт не мог уничтожить всех своих крамольных стихов, которые гуляли по России в списках и передавались из рук в руки.

В середине августа 1826 г. Бенкендорф получил от генерала И.Н. Скобелева текст стихов, имевших заголовок «На 14 декабря», вместе с доносом на поэта. Пушкинисты полагают, что поэт имел объяснение с царём по поводу этих стихов уже во время встречи в Чудовом монастыре [51] Щёголев 1931. С. 91; Эйдельман 1987. С. 38. . Источники рисуют иную картину.

Наблюдением за Пушкиным руководил с июня 1825 г. начальник Главного штаба генерал Дибич. В апреле 1826 г. дежурный генерал Потапов доложил Дибичу, будто Пушкин продал поэму «Цыгане» книготорговцу Слёнину. Под подозрение попал Плетнёв, переписывавшийся с Пушкиным по поводу его издательских дел. Начальник Главного штаба передал петербургскому военному губернатору П.В. Голенищеву-Кутузову личное повеление императора установить «ближайший надзор» за Плетнёвым, чтобы выяснить характер его отношений со ссыльным Пушкиным [52] Гессен. С. 68. . По царскому слову Дибич вызвал Пушкина в Москву.