Руслан Скрынников - Дуэль Пушкина

Столкновение с могущественным министром таило в себе опасности, которые Пушкин до поры до времени недооценивал. 28 августа 1835 г. он обратился в Главный комитет цензуры со «всеуниженным вопросом: какую новую форму соизволит он предписать мне для представления рукописей моих в типографию?» На насмешку Уваров ответил насмешкой. 26 сентября он направил поэту казённую отписку с уведомлением, что отныне большая часть его сочинений будет подвергаться министерской цензуре, а именно, рукописи, издаваемые «с особого высочайшего разрешения», будут печататься независимо от цензуры министерства, но все прочие издания — на основании Устава о цензуре будут рассматриваться и утверждаться в Цензурном комитете «на общих цензурных правилах» [674]. Николай I мог просмотреть лишь небольшую часть написанного Пушкиным. Прочее переходило под контроль Уварова.

Копию уваровского письма Пушкину Министерство просвещения отправило в III Отделение. Возражений со стороны жандармерии не последовало.

31 декабря 1835 г. Пушкин направил царю на одобрение «Записки Моро-де-Бразо» со своими комментариями. Николай I читал их и нашёл «любопытными» [675]. Но в конце декабря Пушкин напечатал памфлет на министра просвещения. Самодержец стал на сторону сановника. Выражая своё неудовольствие строптивому поэту, император оставил его обращение по поводу «Записок Моро-де-Бразо» без ответа.

Ода «На выздоровление Лукулла» была посвящена взаимоотношениям между Уваровым и ротмистром Кавалергардского полка графом Д.Н. Шереметевым. Известный богач Шереметев перенёс в 1835 г. тяжёлую болезнь. Уваров доводился роднёй бездетному ротмистру. Когда в столице разнёсся слух о смерти графа, министр потребовал опечатать его дом и всё имущество. Больной выздоровел, и поведение Уварова стало предметом злых шуток при дворе. Граф Юлий Литта, старший обер-камергер двора и непосредственный начальник камер-юнкера Пушкина, не постеснялся бросить обвинение в глаза министру. Эпизод был изложен князем Вяземским в письме от 25 октября 1835 г.: «Здесь было разнёсся лживый слух о смерти богача Шереметева… В Комитете министров кто-то сказал, что у него скарлатинная лихорадка. „А у вас лихорадка ожидания“ сказал громогласным голосом своим Литта, оборотившись к Уварову, который один из наследников Шереметева. Уж прямо как из пушки выпалило» [676]. О скандале в Комитете министров заговорили при дворе. Пушкин поспешил переложить летучее слово обер-камергера («лихорадка ожидания») в стихи. В оправдательном письме Бенкендорфу (точнее, в черновике письма) поэт писал: «…анекдот получил огласку и… я воспользовался поэтическим выражением, проскользнувшим на этот счёт» [677].

Анекдот об Уварове был известен узкому кругу. Стихи Пушкина ославили министра по всей стране. К выздоровевшему Шереметеву обращены были следующие строки Оды:

Дерзкая сатира на ближайшего помощника царя, всесильного вельможу была встречена с восторгом в либеральных кругах. Бывшие «Арзамасские братья» давно осудили «Старушку» за карьеризм.

А.И. Тургенев писал по поводу Оды: «Биографическая строфа будет служить эпиграфом всей жизни арэамасца-отступника. Другого бы забыли, но Пушкин заклеймил его бессмертным поношением. — Поделом вору и вечная мука!» [678]

Однако далеко не всё общество разделяло восхищение либералов. «Пьеса наделала много шума в обществе. Все узнают в ней, как нельзя лучше, Уварова»; «весь город занят „выздоровлением Лукулла“. Враги Уварова читают пьесу с восхищением, но большинство образованной публики недовольно своим поэтом»; «Пушкин этим стихотворением не много выиграл в общественном мнении», — записал в дневнике цензор А.В. Никитенко [679]. Общество было шокировано тем, что образованного русского министра называли вором казённых дров и пр. Об анекдоте Литты, послужившем первоосновой Оды, все забыли.

Нападки на Уварова были восприняты в высших кругах, как доказательство оппозиционности поэта. Николай I велел Бенкендорфу объявить Пушкину выговор, а также предложить ему объясниться с министром. Поэт обещал это сделать, но, кажется, не исполнил обещания. «…Вчера я не мог оправдаться перед министром», — писал Пушкин в черновом письме Бенкендорфу во второй половине января 1836 г. [680]

Заслуженный боевой генерал князь Репнин писал Пушкину после прочтения послания Лукулла: «Вам же искренне скажу, что гениальный талант ваш принесёт пользу отечеству и вам славу, воспевая веру и верность русскую, а не оскорблением частных людей» [681].

Поэт не скрыл от друзей, что сожалеет о публикации Оды. «Мне самому досадно, — писал он весной 1836 г., — что я напечатал пьесу, написанную в минуту дурного расположения духа. Её опубликование навлекло на меня неудовольствие одного лица, мнением которого я дорожу и пренебречь которым не могу, не оказавшись неблагодарным и безрассудным» [682]. «Одно лицо» — это император всероссийский. У Пушкина давно пропало желание ссориться с царями. В августе 1836 г. он признался Н.А. Муханову, что, написав «свой мстительный пасквиль», теперь раскаивается в этом [683].

На склоне лет княгиня В.Ф. Вяземская, осуждая Наталью Николаевну за легкомыслие, писала: «Пушкин сам виноват был: он открыто ухаживал сначала за Смирновою, потом за Свистуновою (урождённая гр. Соллогуб). Жена сначала страшно ревновала, потом стала равнодушна и привыкла к неверностям мужа» [684]. Переписка поэта с женой проясняет вопрос, о каких неверностях шла речь. В письме от 12 мая 1834 г. Пушкин клялся жене: «За Соллогуб я не ухаживаю, вот-те Христос; и за Смирновой тоже. Смирнова ужасно брюхата, а родит через месяц» [685].

В Александре Россет-Смирновой поэт ценил красоту и острый, ироничный ум. Её непринуждённая болтовня и дерзости забавляли Пушкина. Стихотворный портрет девицы Россет даёт самое точное представление об их взаимоотношениях.

Поэт терпеливо сносил злые шутки и полное равнодушие девушки. В старости Смирнова в минуту откровенности призналась Бартеневу, что никогда особенно не ценила Пушкина, да и он ей не оказывал особого внимания. Будучи ещё не замужем, двадцатидвухлетняя Александра Россет каждое утро являлась на дачу к Пушкиным в Царском Селе и заставляла его читать вновь написанные стихи. Натали пыталась объясниться с ней, на что барышня отвечала: «Что ты ревнуешь ко мне. Право, мне все равны: и Жуковский, и Пушкин, и Плетнёв, — разве ты не видишь, что ни я не влюблена в него, ни он в меня». Жена Пушкина отвечала: «Я это очень хорошо вижу… да мне досадно, что ему с тобой весело, а со мной он зевает» [686].