Руслан Скрынников - Дуэль Пушкина

В 1824—1826 гг. поэт был ссыльным изгнанником. Возвращение в Петербург открывало перед ним новый мир, воплощавший власть и славу империи. В глазах подданных этот мир обладал огромной притягательной силой. Дворяне стремились пробиться в него любой ценой. Но высший круг был доступен лишь сановной знати. Приобщение Пушкина к этому миру было связано с дружеским расположением императора. Едва надевший корону Николай I искал дружбы прославленного поэта. Со своей стороны, Пушкин ценил возможность влиять на «просвещённого монарха». Прошло несколько лет, и поэт должен был убедиться в иллюзорности своих надежд. Мир власти утратил в его глазах всякую привлекательность. Пушкин понял, что у него лишь один путь к спасению себя, своего дарования и своей семьи — возвращение в деревню, ещё недавно служившую ему местом ссылки.

Император не только отклонил ходатайство поэта, но и пригрозил немилостью. Его резолюция на пушкинском прошении от 1 июня 1835 г. гласила: «Нет препятствия ему ехать, куда хочет, но не знаю, как он разумеет согласовать сие со службой. Спросить, хочет ли отставки, ибо иначе нет возможности его уволить на столь продолжительный срок» [638].

Намерение надолго отложить работу над историей Петра свидетельствовало о том, что творческие силы поэта искали свободного выхода. Наезженная колея была тесна для беспокойного духа. В последние годы жизни Пушкин помышлял о том, чтобы написать авантюрный роман о современной ему жизни и настойчиво искал в русском обществе прототипы будущих персонажей. Большое впечатление на поэта произвёл роман молодого английского писателя Э. Бульвера-Литтона «Пелэм, или Приключения Джентельмена». Пушкин задумал создать историю «Русского Пелама», денди Пелымова, бросающего вызов обществу. Он обдумывал сюжет «Романа на Кавказских водах», предполагал написать повесть из римской жизни, сцены из рыцарских времён, народную драму «Русалка».

Замыслы поэта запечатлелись в неоконченных набросках, едва намеченных планах и отрывках. На чаше весов лежали, с одной стороны, эти замыслы, с другой — тяжеловесная официозная «История Петра I».

Поклонники Пушкина давали восторженную оценку его сочинениям, делая исключение для одной книги — «Истории Пугачёвского бунта» [639]. Роль официального историографа подходила для Карамзина, но не для Пушкина.

В 1826—1835 гг. Пушкин трижды просил, чтобы царь отпустил его на волю. В 1835 г. он явно рассчитывал на благоприятный результат. Получив отказ, он не сразу сообщил об этом родителям. 19 июня Сергей Львович писал дочери: «Александр на три года едет в деревню» [640]. 3 июля 1835 г. Надежда Осиповна сообщила дочери новые подробности: «Знаешь ли ты, что Александр в сентябре месяце на три года уезжает в деревню, это решено, он уже получил отпуск, и Натали совершенно тому покорилась» [641]. Все эти планы оказались неосуществимы.

Реакция властей повергла Пушкина в смятение. 4 июля 1835 г. он написал краткое верноподданническое письмо монарху с выражением полной покорности. «Предаю совершенно судьбу мою в царскую волю… С глубочайшим почтением, преданностью и благодарностью…» — писал он шефу жандармов для передачи императору [642].

С родными поэт был не слишком откровенен и даже сестре не сообщил о причинах крушения своих замыслов. Ольга Сергеевна пришла к выводу о том, что виною всему упрямство Натальи Николаевны [643]. Но она ошибалась.

На верноподданническом письме поэта от 4 июля 1835 г. Бенкендорф записал новое распоряжение государя: «Есть ли ему нужны деньги, государь готов ему помочь, пусть мне скажет; есть ли нужно дома побывать, то может взять отпуск на 4 месяца» [644].

Николай I выразился достаточно чётко: «пусть мне скажет». Камер-юнкер должен был лично просить царя о вспомоществовании. Перед нами своего рода психологическая загадка. Почему император настойчиво пытался навязать поэту милостыню? Может быть, в этом сказывалось его понимание дружбы с подданным?

Жуковский тщетно убеждал Пушкина при надобности обращаться прямо к царю, говорил ему, что именно этого от него ждут при дворе. Поэт был слишком горд, чтобы, подобно холопу, выпрашивать деньги у монарха. Он избегал приёмов и праздников, на которых мог столкнуться с государем и, как и прежде, предпочитал общаться с ним через Бенкендорфа. 22 июля 1835 г. он написал шефу жандармов, что находится в крайне затруднительном положении, задолжав 60 000 рублей. Письмо было составлено в выражениях, не слишком подходивших для прошения на высочайшее имя. Надеясь на понимание со стороны государя, Пушкин закончил ходатайство тем, что настолько осыпан благодеяниями его величества, что ему невозможно «просить чего-либо» [645]. В своё время Н.М. Карамзин получил от императора Александра I субсидию в 60 000 рублей. У него были долги. Но деньги были пожалованы ему на публикацию подготовленных томов «Истории государства Российского». Перед кончиной Карамзина Николай I положил больному и его семье пенсион 50 000 ежегодно.

В простоте душевной поэт надеялся, что его отчаянный призыв о помощи будет услышан. Но он заблуждался.

Царь приказывал: «проси». Поэт отвечал: «невозможно просить». Император прекрасно понимал, что Пушкин не хочет одолжений и выше всего ценит свою независимость. Всё это не могло не раздражать его. Прочитав письмо Пушкина, откровенное и уклончивое одновременно, Николай I продиктовал свою волю: «Император предлагает ему, — записал Бенкендорф, — 10 тысяч рублей и отпуск на 6 месяцев, после которого он посмотрит, должен ли он брать отставку или нет» [646]. Государь предложил вместо займа вспоможение. Пушкин не должен был платить проценты и возвращать деньги в казну. Но предложенная сумма не могла устроить его.

Во второй раз Николай I повторил слово «отставка». Внешне дружеские слова (всё предоставлялось на усмотрение поэта) таили угрозу немилости. Предложенная Николаем I сумма никак не соотносилась с суммой долга, указанной в письме Пушкина. Но она равна была двухлетнему окладу историографа.

Российская бюрократия свято чтила законы выслуги. В соответствии с этими законами Бенкендорф добился того, что бывшего капитана французской армии Булгарина произвели сразу в ранг чиновника VIII класса. В соответствии с «чином» ему положен был больший оклад, чем Пушкину. Однако надо вспомнить, что своему историографу Карамзину Александр I положил оклад в 2000 рублей, и тот никогда не просил о повышении жалованья.

Оклад Пушкина был приравнен к окладу чиновников IX класса. Таких чиновников в империи был легион.

Николай I гордился тем, что неукоснительно исполняет законы. В 1833 г. он выдал двум высшим сановникам — Кочубею и Нессельроде — по 200 000 руб. для помощи их голодающим крестьянам. Эти деньги, записал в своём дневнике Пушкин, «останутся в их карманах» [647]. Два названных высших сановника получали огромные доходы с имений, не считая ежегодного жалованья из казны. Пушкин получал более чем скромный оклад, а потому император предложил ему 10 000 рублей. Но, видимо, была ещё одна причина скупости царя. Жандармерия держала под неусыпным наблюдением дома, где велась крупная карточная игра. Проигрыши Пушкина не были секретом для света. Бенкендорф, надо полагать, уведомил государя о них.