Серена Витале - Черная речка. До и после - К истории дуэли Пушкина

Я посылал Антуана [135] Вероятно, слуга Дантеса. в деревню: дачи, где мы оба устроились бы удобно и тепло, меньше, чем за 500—600 рублей, не найти; подумай, не слишком ли это дорого, и ответь немедля, чтобы я смог распорядиться и всё устроить для полного твоего удобства. Дай мне знать со следующей почтой, получил ли ты письмо для известного господина; позавчера он прислал мне ещё пачку писем, о которых расскажу тебе в следующий раз. Прощай, мой драгоценный, будь снисходителен к моей новой страсти, ведь тебя я тоже люблю всем сердцем.

Дантес

После появления этого письма в печати потребовалось интерпретировать содержащиеся в нём признания Дантеса, что с переменным успехом и делалось на протяжении пятидесяти лет. Нежелание смотреть правде в глаза заставило некоторых его исследователей, в частности И.Ободовскую и М.Дементьева, вовсе усомниться в его подлинности.

С.Ласкин, комментируя их позицию, в свою очередь, замечает: «Увы! К великому сожалению, надежды авторов нескольких книг о Наталии Николаевне не подтверждаются фактом: письма Дантеса находятся в том же альбоме, о котором я упоминал». Но поскольку самому С.Ласкину удалось лишь заглянуть в этот альбом, писем Дантеса он не видел и не читал, то «великое сожаление» заставляет его выдвинуть другую версию, которая и распространяется затем многотысячным тиражом. По сути вся книга С.Ласкина «Вокруг дуэли» посвящена утверждению его мнения, что предметом страсти Дантеса, его «прекрасной дамой», является вовсе не Наталия Николаевна, а Идалия Полетика.

Разбирая письмо от 20 января и сопоставляя его с известными материалами, письмами и фактами биографии Наталии Николаевны, С.Ласкин начисто отвергает то, что именно о ней идёт в нём речь. Вот образец его аргументации. Он цитирует, например, письмо Александрины Гончаровой от 1 декабря 1835 г., написанное за полтора месяца до этого письма Дантеса, который, кстати, в нём фигурирует в числе «молодых людей самых модных», отмечая в нём указание на то, что Наталия Николаевна «едва ковыляет», т.к. беременна. При этом автор напоминает, что, родившая в конце мая 1835 г. сына Григория, она долго не появлялась в свете, и подчёркивает, что «письма Дантеса написаны в январе и феврале, когда Наталия Николаевна снова была на шестом месяце беременности». С.Ласкин даже подкрепляет свою позицию предположением А.А.Ахматовой насчёт того, что Наталия Николаевна «последние два месяца в свете не появлялась». Правда, тут же исследователь приводит данные из камер-фурьерского журнала о том, что «камер-юнкер Пушкин с супругою, урождённою Гончаровой», появился 27 декабря 1835 года во дворце, подчеркнув, что Дантес на этот приём приглашён не был. «Единственное совпадение приглашений было 24 ноября, в день тезоименитства великой княгини Екатерины Михайловны». Но не следует забывать, что светская жизнь отнюдь не ограничивалась одними придворными приёмами и балами. В ту зиму танцевали во всех домах, и беременность, как мы помним даже со слов самого Пушкина, совсем не служила помехой для Наталии Николаевны. По поводу слов Ласкина «конные состязания, естественно, не для неё» следует заметить, что ни о каких верховых прогулках в письмах Дантеса нет ни слова, да и зимний сезон как-то для них неподходящ. При этом игнорируются все известные свидетельства посещения Пушкиным с Наталией Николаевной рождественских, новогодних и масленичных балов и маскарадов, начиная с бала в Зимнем дворце 1 января 1836 года. Не следует забывать и о том, что увлечение Дантеса Наталией Николаевной относится ещё к началу сентября 1835 г., о чём он сам пишет в письме от 6 марта 1836 г. (см. ниже).

Можно заметить, что само письмо от 20 января написано на другой день после бала-маскарада в доме Энгельгардта на Невском проспекте, данного 19 января Дворянским собранием. На этом балу был, по-видимому, Пушкин с Наталией Николаевной и свояченицами. Этот бал традиционно посещала императорская семья. Но император появился на балу около 11-ти вечера и пробыл до 15-ти минут 2-го часа.

Таким образом, положение, в котором находилась в ту зиму Наталия Николаевна, никоим образом не мешало ей посещать балы, где и видел её Дантес.

По поводу ещё одного признака «неизвестной» С.Ласкин замечает: «Что касается упоминаемого в письме <���не слишком> большого ума дамы, то и это качество далеко не индивидуальное. И хотя такое мнение о Натали бытовало в свете, оно никак не может быть решающим». (Речь идёт о письме от 14 февраля 1836 г.) При этом Ласкин противоречит сам себе, так как никто из современников, насколько известно, не отказывал в уме Идалии Полетике. Впрочем, всех этих нюансов теперь, когда известны все письма Дантеса, а не фрагменты двух из них, можно было бы и не касаться, если бы не интерес к самой истории вопроса и желание окончательно, с фактами в руках, отринуть версию, затемняющую и без того далеко не во всем ясную историю преддуэльных событий в жизни Пушкина.

Упомянутое в письме имя графа Отто фон Брея-Штейнбурга в первой русской публикации фрагментов писем, обнародованных Анри Труайя, было неправильно прочтено М.А. Цявловским и печаталось как Брог (Браг?). Также со знаком вопроса приводит его фамилию во всех своих работах С.Л. Абрамович. Семён Ласкин в своей книге «Вокруг дуэли» приводит новый перевод письма, выполненный А.Л. Андрес, в котором эта фамилия переведена как Брож (Браж?). Имя Брея упоминается в первом письме Дантеса к Геккерену, но тогда он находился в Петербурге, а теперь — в отпуске на родине, в Баварии, перед тем как в феврале, ненадолго вернувшись в Петербург, отправиться затем к новому месту назначения в Париж. Прибывший на воды в Баден-Баден Геккерен несомненно должен был повстречаться со знакомым ему по Петербургу Бреем. Живя в Петербурге, граф Брей был неизменным посетителем салонов Карамзиных и Виельгорских, дома Вяземских, встречался в свете и с Пушкиным. Именно Брей в феврале 1836 года успеет, как он напишет в своих воспоминаниях, «стать свидетелем тех запутанных отношений, которые вызвали трагическую кончину Пушкина» (см.: Graf Otto von Bray-Steinburg. Denkwürdigkeiten aus seinem Leben. Mit einem Vorwort von Prof. Dr. Heidel. Lpz. 1901. S. 11, 14).

Pétersbourg, le 2 Février 1836

Mon bien cher ami, jamais de la vie je n'ai eu besoin aussi souvent de tes bonnes lettres, j'ai le cœur tellement gros qu'elles deviennent pour moi un vrai baume. Car maintenant je crois que je l'aime plus qu'il y a 15 jours! Enfin mon cher, c'est une idée fixe qui ne me quitte plus, qui dort, et veille avec moi, c'est un supplice affreux: à peine puis-je rassembler mes idées pour t'écrire quelques lignes qui aient le sens commun, et cependant c'est ma seule consolation car quand je t'en parle, il me semble que j'ai le cœur plus léger. J'ai plus de raisons que jamais d'être content, car je suis parvenu à m'introduire dans sa maison; mais la voir seul, je crois que c'est presque impossible, et cependant il le faut absolument; et il n'y a pas de puissance humaine qui puisse m'en empêcher car je retrouverais par là toute mon existence et mon repos. Certainement il y a folie à lutter trop longtemps contre la mauvaise fortune, mais se retirer trop tôt c'est lâcheté. Enfin mon très cher, il n'y a que toi qui puisses me conseiller dans cette occasion, que faut-il faire, dis? Je suivrai tes avis comme ceux de mon meilleur ami, car je voudrais être guéri pour ton retour afin de n'avoir d'autres pensées que le bonheur de te voir et à n'avoir de plaisir qu'auprès de toi seul. J'ai tort de te donner tous ces détails, je sais qu'ils te feront de la peine, mais j'ai été égoïste un peu car moi, ça me soulage; mais tu me pardonneras peut-être aussi d'avoir commencé par là quand tu verras que j'ai gardé une bonne nouvelle pour la bonne bouche. Je viens d'être fait Lieutenant : tu vois mon cher, que ma prédiction n'a pas tardé à s'accomplir et que j'ai servi jusqu'à présent avec beaucoup de bonheur; car dans la garde à cheval, ceux qui étaient déjà cornette depuis longtemps lorsque je suis arrivé à Pétersbourg le sont encore. Je suis sûr que cela leur fera aussi beaucoup de plaisir à Soulz, je [le] leur annoncerai par le prochain courrier. Là franchement, mon bien cher ami, si tu avais voulu m'appuyer un peu plus chaudement l'année dernière quand j'ai demandé à aller au Caucase — car tu peux l'avouer maintenant, ou bien je me suis bien trompé, je l'ai toujours considéré comme de l'opposition, bien entendu de l'opposition secrète — j'aurais fait avec toi le voyage l'année prochaine comme lieutenant aux chevaliers-gardes et par dessus le marché un ruban à la boutonnière, car tous ceux qui ont été au Caucase en sont revenus bien portants et ont été proposés pour des croix, jusqu'au marquis de Pina. Il n'y a que ce pauvre diable de Bariatinski qui a été blessé dangereusement, c'est vrai: mais aussi quelle belle récompense. L'Empereur l'a nommé aide de camp du Grand Duc héritier puis proposé pour la croix de St. George, et un congé à l'étranger aussi longtemps que sa santé l'exigera; si j'avais été là, j'aurais peut-être aussi rapporté quelque chose.