Серена Витале - Черная речка. До и после - К истории дуэли Пушкина

Хотел писать тебе, не упоминая о ней [155] Речь снова идёт о Н.Н. Пушкиной. , однако, признаюсь откровенно, письмо без этого не идёт, да к тому же я обязан тебе отчётом о своём поведении после получения твоего последнего письма; как я и обещал, держался я стойко, отказался от свиданий и от встреч с нею: за эти три недели я говорил с нею 4 раза и о вещах совершенно незначительных, а ведь Бог свидетель, мог бы проговорить 10 часов кряду, пожелай высказать хотя бы половину того, что чувствую, когда вижу её; признаюсь откровенно — жертва, принесённая ради тебя, огромна. Чтобы так твёрдо держать слово, надобно любить так, как я тебя; я и сам бы не поверил, что мне достанет духу жить поблизости от женщины, любимой так, как я её люблю, и не бывать у неё, имея для этого все возможности. Не могу скрыть от тебя, мой драгоценный, что безумие это ещё не оставило меня, однако сам Господь пришёл мне на помощь: вчера она потеряла свекровь [156] Надежда Осиповна Пушкина скончалась утром 29 марта 1836 г., в Светлое Воскресение; следовательно, Дантес начал своё письмо 28 марта и закончил его 30-го. Так было и с письмом Дантеса от 2 августа 1835 г., начатым 30 июля. , так что не меньше месяца будет вынуждена оставаться дома, и невозможность видеться с нею позволит мне, быть может, не предаваться этой страшной борьбе, возобновлявшейся ежечасно, стоило мне остаться одному: идти или не идти. Признаюсь, в последнее время я просто боюсь оставаться в одиночестве дома и часто выхожу на воздух, чтобы рассеяться, а чтобы ты мог представить, как сильно и с каким нетерпением я жду твоего приезда, а отнюдь не боюсь его, скажу, что я считаю дни до той поры, когда рядом будет кто-то, кого я мог бы любить: на сердце так тяжко, и такая потребность любить и не быть одиноким в целом свете, как одинок сейчас я, что 6 недель ожидания покажутся мне годами.

Мне кажется, хоть я и не вполне уверен, будто в последнем письме я сообщил тебе, что необходимо обратиться в русское посольство в Дрездене, где, по словам Хрептовича, якобы находится мой пакет. Ещё я попросил бы тебя, если это не слишком поздно, привезти мне платков, они мне срочно необходимы; здесь я плачу за них страшно дорого, и они прескверные.

Сегодня я не стану долго писать, поскольку еду во дворец. У нас здесь пасхальные праздники, и я не думаю, чтобы за это время случились какие-либо события, из-за которых стоит задерживать отправку письма, тем более что прошу тебя ответить как можно скорее и сообщить, куда отправлять следующее, ведь в Гаагу уже не стоит: по моим расчётам, ты уедешь оттуда через несколько дней после того, как получишь это.

Прощай, мой драгоценный, сердечно обнимаю и жду минуты, когда смогу прижать тебя к сердцу, да так крепко, что ты вскрикнешь.

Ж. Дантес

Mon très cher ami,

il faut cependant que je te donne encore de mes nouvelles avant ton arrivée à Pétersbourg. Quoique je n'aie rien de bien intéressant à te raconter, j'ai cependant une quantité de riens à te dire pour le coin de la cheminée. Vraiment mon très cher, si je te disais que je compte les jours de ton retour, cela serait mentir, mais les minutes, oui, les minutes. Comme nous allons nous embrasser! Comme nous allons causer de toi, de moi, de ton voyage, oui, je te conseille de rapporter une fameuse dose de patience parce que je [ne] te laisserai pas une minute de repos. Je veux t'accabler de questions car il faudra que tu me dises jour par jour tout ce que tu auras fait pendant ton absence.

Mon pauvre ami, je te plains du fond de mon cœur de l'ennuyeux voyage que tu as fait dans ta famille pour obtenir ce qui doit faire notre bonheur à tous deux. Certainement faire la connaissance de sa famille en 10 jours est une chose fort désagréable, mais cela doit être un supplice lorsque la reconnaissance se termine toujours par une demande qui n'est rien moins qu'agréable pour les personnes en question, qui auraient très bien, et sans que l'on puisse les taxer de mauvaise volonté, refuser tout net l'introduction d'un étranger dans leur famille, qui certainement ne leur fera pas honte et qui comprend toute la responsabilité de sa nouvelle position. Mais toutes choses qu'ils ne sont pas forcés de savoir. J'ai reçu un grand paquet de lettres de Soulz où il n'est question que de toi et combien ils bénissent tous les jours le ciel de ce que tu as bien voulu te mêler de nos affaires pour faire entendre raison à papa pour la confiance qu'il jetait toujours à la tête de celui qui vouait bien l'accepter. Non seulement, me marque Nanine, nous avons de l'argent pour les dépenses courantes, mais nous faisons des économies, et ce qui est presque incroyable, la fortune seul par le changement des baux se trouve augmentée de 4000 francs de rentes pour 9 ans, [ce] qui outre l'avantage d'augmenter les revenus aura aussi celui d'augmenter les capitaux, car pour obtenir l'augmentation qu'ils ont consentie, il faudra qu'ils donnent plus de soins à la culture et par là ils les feront monter à leur plus hautes valeurs; c'est au moins ma manière de voir. Il est possible que je me trompe mais, ce qu'il y a de plus clair, [c'est] que c'est à toi que nous devons ceci, et que tu es pour notre famille une vraie providence. Quant à Delaveilleuse, il n'est pas du même avis et il raconte partout qu'il [n'] a quitté la gestion de nos biens que parce que ne s'en souciait plus! Quant aux cancans de la ville de Soulz, il n'y en a d'autres que celui-ci: que madame Magnine [?] en jouant la comédie avait mis du rouge et qu'elle s'était trouvée tellement jolie que depuis ce jour, elle n'avait cessé d'en mettre deux doigts comme le jour de la représentation, ce qui paraît excessivement ridicule à mes sœurs.

J'ai fait la commission chez Jean-vert. Le comte Panin a été le trouver et lui a demandé la permission de rester plus longtemps que le 18 dans le cas où sa femme ferait une fausse couche. J'espère pour lui qu'il n'aura pas besoin de cette permission.

Autre mauvaise nouvelle: nous aurons les maçons pendant tout l'été car comme je t'ai déjà annoncé dans ma dernière lettre les Savadofski ont acheté la maison et ils font faire un second étage sur le logement de madame Vlodek.

Je suis fâché, mon cher ami, que tu ne te sois pas décidé à acheter des chevaux en Hollande au moins pour toi; car moi cela n'était guère [qu'une] fantaisie et une demande dans le cas seul où tes fonds te le permettraient, mais puisqu'il y a sécheresse qu'il n'en soit plus question. Mais toi mon cher, cela serait une affaire d'or que tu ferais, avec un bon cocher, et tu en auras un car ton ancien ne demande pas mieux que de revenir chez toi, et des chevaux que tu aurais achetés à moitié prix de ce que tu seras obligé de payer à Pétersbourg sans les avoir aussi beaux, et prendre des chevaux de louage quand on [en] a soin comme toi, c'est une vraie duperie.

Tu sais sans doute déjà que Pouskine est mort, mais ce qu'il y a de plus extraordinaire, c'est que Gritti se meurt aussi, voilà du moins les bruits de la ville. C'était bien la peine de faire un procès aussi scandaleux sans qu'il [ne] profite ni à l'un ni à l'autre.

Je ne veux pas te parler de mon cœur car j'aurais encore tant de choses à te dire que je [n'] en finirais plus. Cependant il va bien et le remède que tu m'as donné a été bon. Je t'en remercie un million de fois, et je recommence à vivre un peu et j'espère que la campagne me guérira radicalement car alors je serais quelques mois sans la voir.

Tu te rappelles que Jean-vert avait demandé la sœur de la jolie comtesse Borque en mariage et qu'il a été refusé comme de raison. Eh bien, son rival vient de la remporter et Ixhul l'épouse un de ces quatre matins.

Adieu mon très cher ami, un seul baiser mais bien fort sur une de tes deux joues, mais pas davantage car les autres, je veux te les donner moi-même à ton arrivée.

d'Anthès

[Апрель 1836 после 5-го] [157] Письмо датируется исходя из его контекста — граф В.В. Мусин-Пушкин-Брюс, о смерти которого говорится в письме, скончался 5 апреля 1836 г. Скорее всего, следует датировать письмо серединой апреля, т. к. Дантес предполагает, что Геккерену уже известно об этой кончине.

Мой драгоценный друг,

всё-таки надо написать тебе о моих новостях, пока ты ещё не приехал в Петербург. Хотя ничего интересного сообщить я не могу, нужно рассказать тысячу пустячков для чтения у камелька. Мой бесценный, я поистине солгал бы, если бы сказал, что считаю дни до твоего приезда — минуты, да, минуты. Как мы обнимемся! Как станем беседовать о тебе, обо мне, о твоём путешествии; советую запастись изрядным терпением, потому что я не дам тебе ни минуты покоя. Я собираюсь засыпать тебя вопросами, и тебе придётся день за днём рассказывать мне всё, чем ты занимался во время своего отсутствия.

Бедный мой друг, я от всего сердца сочувствую, что тебе пришлось совершить тягостную поездку, которую ты вынужден был предпринять, чтобы добиться от своей семьи того, что должно составить наше счастие. За 10 дней познакомиться с родственниками — дело, безусловно, малоприятное, но оно не могло не превратиться в пытку, если знакомство неизменно завершается просьбой, в которой нет ничего радостного для этих особ, и они могли бы очень легко, и при этом не дав повода для упрёков, отказаться допустить в свою семью иностранца, который, разумеется, не заставит их стыдиться за него и сознаёт всю ответственность своего нового положения. Но, само собой, они вовсе не обязаны всё это знать. Я получил огромную пачку писем из Сульца, где речь только о тебе, о том, что они всякий день благословляют небо за то, что ты согласился заняться нашими делами и образумить папу, который вечно доверялся первому встречному, если только тот был не против. У нас теперь есть деньги не только на текущие расходы, пишет Нанин, но мы ещё и делаем сбережения и — а это почти невероятно — даже состояние наше выросло на 4000 франков ренты на 9 лет за счёт изменения договоров об аренде, что выгодно в части увеличения не только доходов, но и капитала, поскольку, чтобы добиться прироста, который они наметили, им придётся больше заботиться о земле, тогда её стоимость станет значительно выше; во всяком случае, так мне представляется. Возможно, я заблуждаюсь, зато вполне очевидно, что обязаны мы этим тебе, и для нашей семьи ты стал воистину провидением. Делавиллез, естественно, другого мнения и везде рассказывает, будто бросил заниматься нашими делами оттого, что, дескать, они ему теперь безразличны! Сплетен в городе Сульце никаких нет, разве только рассказ о мадам Маньин [?]: играя в комедии, она нарумянилась и нашла себя такой красавицей, что с тех пор постоянно накладывает чуточку румян, как в день представления, и это чрезвычайно смешит моих сестёр.