Жорж Дюби - Развитие Исторических исследований во Франции после 1950 года

2. С другой стороны, чтение этнологов указало мне на необходимость детального изучения семьи, дома, структур родства, без чего невозможно понять жизнь феодального общества. О некоторых результатах этой моей работы я сообщил в докладе на Международном конгрессе историков в Москве 1970 г., куда, к сожалению, не смог приехать сам. Уже с 1955 г. я принялся изучать семью неразрывно с исследованием ментальностей;

этим я занимаюсь до сегодняшнего дня. Мои новые работы о положении женщины в аристократической среде во Франции в XI–XII вв., о ее месте в генеалогической памяти, о ее роли в духовной жизни и любовных отношениях явились завершением цикла работ о молодых холостяках и кроме того о матримониальных моделях. В моих изысканиях я далеко не одинок. Интенсивное интеллектуальное брожение, развитие смежных гуманитарных наук в 1955–1970 гг. привели французских историков к необходимости решительно обновить проблематику исторических исследований.

Последний поворот в развитии исторической науки произошел в 70-е годы: возродился интерес к политике и как следствие на первый план в исследованиях французских историков выдвинулось событие. Одновременно произошли изменения в манере изложения исторического материала. Рассказ, повествование стали приобретать все большее значение. Здесь следует сделать два замечания.

Во-первых. Прежде всего, ясно, что после всех достижений и успехов школы «Анналов» это не означало возвращения к ситуации, отвергнутой журналом в 1929 г., т. е. к изучению политической, дипломатической, военной истории в том виде, как они существовали в начале века. Сегодня французские историки возвращаются к событию, обогащенные своим полувековым опытом изучения материальных и ментальных структур, длительная эволюция которых дает подоснову для развития производственных отношений и идеологий. Изучение политической сферы в настоящее время — это не исследование простых сцеплений причин и следствий, как во времена позитивизма, а стремление рассмотреть всю совокупность многочисленных факторов, приводящих к событию и обусловливающих расстановку сил. Хочу добавить, что событие или биография не изучаются ныне ради них самих, но ради той информации, к которой они открывают доступ. Теперь их главный интерес именно в этом. Политическое или военное происшествие, поступок известной личности интересны более всего откликами на них. Высказывания современников по поводу события приподнимают завесу над обычно скрытыми структурами, определяющими поступок или деятельность знаменитого человека, над структурами, внутри которых разразился и на которых сказался кризис. Так, например, битву при Бувине 1214 г. я изучал не ради ее фактической стороны, уже полностью описанной историками-позитивистами. Я воспользовался многочисленными откликами, порожденными этим крупным событием, целой гаммой различных сведений, содержавшихся в рассказах о сражении, для того, чтобы сделать набросок своего рода социологии средневековой войны. Что касается проанализированной мною поэмы о Гийоме Ле Марешале, весь ее интерес заключался для меня в информации о рыцарском обществе и системе формирующих его ценностей.

Во-вторых. Возобновление интереса исторической науки к политике и через нее к повествовательной форме изложения проистекает, как мне кажется, из следующих четырех обстоятельств.

1. Оно связано с тем, что в конце 60-х годов французские философы и социологи стали уделять особое внимание механизмам власти внутри социальной системы. Этой проблематике были посвящены все труды Мишеля Фуко, получившие большую известность в парижских научных кругах (сейчас эти проблемы рассматриваются в работах Пьера Бурдьё). Вот почему, видимо, историки социальных структур возвратились на давно проложенный путь, с которого они некогда свернули, на путь Марка Блока, рассматривавшего в «Феодальном обществе» вопросы символики власти, а в «Королях-целителях» — основы королевского авторитета.

2. Я полагаю также, что эта новая ориентация находится в связи с политической ситуацией во Франции, с изменениями, происшедшими в результате волнений 1968 г., с концом голлистского режима и крахом господствующих идеологий. Жизнь задавала вопросы, на которые среди прочих должны были дать ответ и историки.

3. Я также считаю, что в данном случае можно говорить о возрождении славной историографической традиции. История стала вновь стремиться к истолкованию политики, снова возложила на себя задачу, которая с тех пор, как существует историческая наука, считалась для нее главной. При этом следует принять во внимание обстоятельства, связанные с положением современной французской культуры. История — в форме книги или телевизионной передачи — является объектом обмена, товаром, т. е. достоянием коммерции и коммерции прибыльной, поскольку множество людей во Франции проявляет большой интерес к истории. Издатели же извлекают из этого интереса прибыль. С некоторого времени их стратегия изменилась. Прежде, с тех пор как в конце XIX в. университетская историография во Франции стала (по примеру Германии) научной и строгой, издатели имели обыкновение обращаться к услугам профессиональных писателей, литераторов, которые ловко обрабатывали исторические сюжеты, заимствованные из научных трудов. С середины 70-х годов издатели начали обращаться к нам, профессиональным историкам, с предложениями писать не только для своих коллег и учеников, но и для широкой публики. Мы пошли на это, считая своим долгом предоставить свои знания в распоряжение как можно большего числа людей. Однако вначале мы долго колебались, сознавая связанную с подобным шагом опасность: чтобы удовлетворить неспециалистов, необходимо было заботиться о форме изложения, стиле, тратя на это время, отнятое у научной работы. Неизбежно увеличивалась доля риторики, а ведь во Франции она всегда и без того была чрезмерной. Кроме того, стремление угодить публике заставляет, как и в сфере искусства, отдавать предпочтение всему новому, сенсационному, необычному. Таким образом, критикующие нас англосаксонские историки, которые считают, что современная французская историография соскальзывает к излишней облегченности, возможно, не так уже неправы. Мы не закрываем глаза на эти опасности. Вместе с тем я упоминаю об этой новой трансформации нашего ремесла потому, что эти перемены, вне сомнения, способствовали возврату исторической науки к политике, событию, повествованию. Правда, публика проявляет большой интерес к углубленной истории развития цивилизаций, особенно к повседневной жизни людей прошлого. Этим объясняется огромный успех вышедшей в 1975 г. книги Эмманюэля Леруа Ладюри «Монтайю», книги настолько трудной и сложной, что издатель долгое время не решался ее публиковать. Совершенно очевидно, однако, что большинство любителей исторической литературы особенно увлекаются тем, что Поль Вейн называет интригой, т. е. событийной канвой и теми необычайными происшествиями, которые содержатся в политической истории.