Жак Ле Гофф - Людовик IX Святой

Моим третьим свидетелем будет Жуанвиль. Ему хотелось изобразить Людовика Святого королем, отвечающим идеалу святости ХIII века, но на первый взгляд он самый искренний и достоверный биограф.

Ближайший и самый восторженный друг короля, он оставил его жизнеописание, менее нашпигованное общими местами о благочестии, чем сочинившие биографии Людовика клирики.

Уже во введении Жуанвиль отмечает среди достоинств короля его сдержанность:

Как едок он так владел собой, что ни разу в жизни я не слышал, чтобы он заказал себе какое-либо блюдо, как это делают многие богатые люди, но с удовольствием ел то, что готовил ему повар и что он перед ним ставил…. Он отмерял себе вина ровно столько, сколько могло пойти ему на пользу. Когда мы были на Кипре, он спросил, почему я не разбавляю вино водой, и я ответил ему, что лекари мне сказали, что у меня большая голова и холодный желудок и что поэтому я не захмелею. И он сказал мне, что они говорят неправду; ибо если я не научусь этому в юности и захочу разбавлять его в старости, то меня одолеют подагра и болезни желудка, как если бы я никогда не был здоров, а если я буду пить в старости неразбавленное вино, то каждый вечер буду пьян, а это неприлично, чтобы доблестный человек напивался [1181].

Итак, вот три черты, присущие Людовику Святому: чувство меры в еде и даже попытка выработать безразличие к напиткам и яствам, своего рода атараксия питания; практика разбавления вина водой и осуждение пьянства; диетические соображения по части потребления напитков [1182].

Мы уже видели, что впервые в изображении Жуанвиля Людовик появляется за столом в памятных для него обстоятельствах. Это случилось на великом пиршестве, устроенном 27-летним королем в 1241 году в Сомюре в присутствии двора после посвящения в рыцари его брата Альфонса де Пуатье. Жуанвиль участвовал в нем как юный оруженосец, разрезающий мясо.

Нам неизвестно в деталях, что именно ел Людовик, но в данном случае все наводит на мысль, что угощение должно было соответствовать пышности королевского пира, устроенного по особому случаю.

Но в дальнейшем и Жуанвиль будет обращать внимание прежде всего на любовь Людовика Святого к ближнему, проявлявшуюся также и в отношении еды: «Ежедневно он кормил множество бедных, не считая тех, что ели в его покоях; и я не раз видел, что он сам резал им хлеб и наливал вино» [1183].

Он в свою очередь обращает внимание на умеренность короля в еде, которая превращается после 1254 года в подлинную застольную епитимью [1184]. В то же время Людовик не забывал о своем ранге и обязанностях. Мы видели, что он соглашался слушать музыкантов «богатых людей» и исполнял свой долг гостеприимства: «Когда вместе с ним ели богатые иностранцы, он составлял им достойную компанию» [1185].

Это драгоценное свидетельство, ибо, даже став аскетом, Людовик продолжал соответствовать своему рангу в тех застольных манерах, которые не касались собственно еды: он слушал музыку после трапезы и вел застольные беседы.

Остаются свидетельства, принадлежащие уже не биографам-агиографам, а двум хронистам. Оба — иностранцы и монахи.

Самый молодой — итальянский францисканец Салимбене Пармский. Мы видели, что он был очевидцем прибытия короля, выступившего в крестовый поход, в Санс, где в июне 1248 года заседал генеральный капитул францисканцев [1186]. Он ярко описывает эпизод с подношением королю большой щуки [1187].

Это просто подарок, и король не ест ее на наших глазах, но известно, что он любил щуку, и этот эпизод вносит гастрономическую ноту в его благочестивое посещение, ибо пиршество не миновало короля. В честь короля и сопровождавших его лиц добрые весельчаки-францисканцы, не долго думая, устроили пир горой.

В тот день король расщедрился и трапезничал с братьями; были там и три брата короля, кардинал из Римской курии, архиепископ Руанский брат Риго, провинциальный министр Франции, настоятели, постоянные и временные, все, кто принимал участие в капитуле, и братья отшельники, которых мы называем форе-нами ( foraines ). Генерал, видя, что с королем находится благородное и достойное общество… не захотел вести себя высокомерно…, хотя был приглашен сесть рядом с королем, и предпочел проявить то, о чем Господь поучал словом и примером, то есть куртуазию ( curialitas ) и смирение... Итак, брат Иоанн (Пармский) решил сесть за стол с незнатными, которым его присутствие придало благородства, и тем подал многим добрый пример… [1188].

Итак, в данном случае не Людовик Святой служит примером смирения в застолье, а генерал ордена Иоанн Пармский; правда, он был иоахимитом, «леваком» («gauchiste») [1189]. А вот и меню:

Сначала мы ели черешню, затем белый-белый хлеб и пили вино, достойное королевской щедрости, отличное вино, которое лилось рекой. И, как это заведено у французов, многие из них предлагали выпить тем, кто не пил, и заставляли их. Затем были поданы зеленые бобы в миндальном молоке с молотой корицей, жареные угри с прекрасным гарниром, сладкие пироги и сыры (в плетенных из ивы корзиночках) и обилие фруктов. И все это подносилось с куртуазной вежливостью и почтительностью [1190].

Меню, которое примирило изобилие пира и качество блюд с францисканской воздержанностью (мяса не было). Ел ли Людовик Святой вообще и как много? Салимбене об этом не говорит. Но в его рассказе Людовик Святой скорее ассоциируется с роскошью королевского стола, чем с умерщвлением плоти.

Вот, наконец, мой последний свидетель, английский хронист, бенедиктинец Мэтью Пэрис.

Он был хорошо осведомлен о пребывании в Париже в конце 1254 года короля Англии Генриха III, которого пригласил французский король. Кульминацией его визита был пир, который Людовик Святой устроил в честь своего венценосного гостя.

В тот же день монсеньер король Франции, как и обещал, обедал с монсеньером королем Англии в упомянутом Старом замке, в большом королевском зале со множеством придворных ( familia ) обоих королей. Пирующие были повсюду. Ни у одного входа, в том числе и у центрального, не было ни стражников, ни привратников; двери были широко распахнуты для всех, и был дан роскошный пир; единственным соблазном служило изобилие блюд…. Никогда в прошлом не видано было столь благородного пира, столь пышного, с таким множеством гостей, ни во времена Ассура, ни во времена Артура, ни во времена Карла Великого. Великолепие неистощимого разнообразия блюд, изысканность лившихся рекой напитков, приятное обхождение, строгий порядок, в каком были рассажены пирующие, бесчисленное множество дорогих подарков…. За столом сидели в таком порядке: монсеньер король Франции, король королей всего мира, занимал центральное, самое почетное место, справа от него сидел монсеньер король Англии, а слева монсеньер король Наваррский…. Далее сидели герцоги согласно их достоинству и рангу, и двадцать пять персон сидели на возвышении, вместе с герцогами. Было двенадцать епископов; среди них некоторые превосходили герцогов, но сидели вместе с баронами. Что касается славных рыцарей, то им счету не было. Графинь было восемнадцать, из которых три — сестры двух упомянутых королев, а именно графиня Корнуэльса и графиня Анжу и Прованса, а также их мать графиня Беатриса, — были подобны королевам. После торжественного и обильного обеда, хотя это был рыбный день [1191], король Англии провел ночь в главном дворце монсеньера французского короля, что в центре Парижа [1192].