Марк Алданов - Ленин (американский вариант)

Мрачное предзнаменование гигантской дуэли между европейскими правительствами это не мрачная туча на революционном горизонте, а добрый сигнал западному социализму вне зависимости от того, какое из двух «цивилизованных» государств подорвёт в войне свои силы. Лучше всего будет, если смертельное ранение получат оба противника.

Поражение России в Центральной Азии будет означать конец царизма, которое пережило убийство царя, но не сможет выдержать поражения военной машины. Царизм тесно смыкается со своей военной структурой. Власть царя и военный аппарат – части одного механизма. Классы аристократии и буржуазии слишком трусливы, чтобы действовать в согласии, что позволяет нигилистам взрывать бомбы, но именно аристократы и буржуазия проникнут в новую власть, уже конституционную, уже парламентскую, уже западническую. Первым и неизбежным результатом политической революции в Санкт-Петербурге станет освобождение рабочего класса в Германии. Свободная от московского кошмара, уверенная, что казаки больше не придут по приказу Александра на помощь драгунам Вильгельма, социалистическая демократия в Германии сможет торжествовать, устроив пролетарский восемьдесят девятый год на развалинах империи железа и крови. При этом поражение царизма – и царские газеты вынужденно это признают – будет означать не только банкротство России, но и в гораздо большей степени пошатнёт основы всего капиталистического миропорядка.

Ура войне! Пусть исчезнут последние опасности мира! Да свершится судьба! Через несколько дней, в крайнем случае через несколько недель русский милитаризм и английский меркантилизм вцепятся друг другу в глотки. И пусть в их битве проиграют обе стороны! [168] Шарль Раппопорт «Жан Жорес» второе издание 1916. Стр. 369-371. Я цитирую Жореса по этой книге. »

При всём уважении к личности Жюля Гёда и его несомненным талантам следует сказать, что этой сагой он сыграл дурную шутку и над самим собой и над социализмом. Через тридцать лет Гёд (и я последний упрекнул бы его в этом) стал министром в коалиционном кабинете Священного Союза и Национальной Обороны, сформированного для ведения войны, в которой Франция сражалась бок о бок с «московским милитаризмом» и «английским меркантилизмом» против империалистического милитаризма Германии, единственного гаранта германской независимости (выражения Жюля Гёда дословно совпадают с манифестом 93 немецких учёных и содержанием реакционных изданий по другую сторону Рейна на всём протяжении войны). Это, конечно же, личная проблема Гёда, но и всё остальное содержание приведённой выше цитаты столь же здраво, начиная с пророчества «через несколько дней, в крайнем случае через несколько недель русский милитаризм и английский меркантилизм вцепятся друг другу в глотки», и заканчивая моральной позицией, по которой социализм ставится вровень с монархизмом, оппортунизмом и радикализмом: пока радикализм, монархизм и оппортунизм кричат «катастрофа» ещё до начала ужасных проявлений конфликта, социализм радостно ожидает «революционного танца», приветствует войну и заявляет с удовлетворением, что «последние опасности мира исчезли».

Худший враг социализма не мог бы скомпрометировать социализм больше. К счастью, подобные рассуждения не так часть встречаются в социалистической литературе. Следует, однако, заметить, что в сочинениях Маркса и Энгельса, особенно в их частной переписке, отдельные периоды оживлены тем же духом, который направлял перо Жюля Гёда – одного из чистейших марксистов. Отцы-основатели тоже любили время от времени обронить слово катастрофа, иногда в национальных интересах, иногда в интересах «революционного танца».

Ленин распознал правду в рассуждениях о разных классах войны и объявил себя сторонником мнения Карла Маркса. В 1915 году Ленин писал: «Прежние войны, на которые нам указывают, были «продолжением политики» многолетних национальных движений буржуазии, движений против чужого, инонационального, гнета и против абсолютизма (турецкого и русского). Никакого иного вопроса, кроме вопроса о предпочтительности успеха той или другой буржуазии, тогда и быть не могло; к войнам подобного типа марксисты могли заранее звать народы, разжигая национальную ненависть, как звал Маркс в 1848 г. и позже к войне с Россией, как разжигал Энгельс в 1859 году национальную ненависть немцев к их угнетателям, Наполеону III и к русскому царизму [169] Н. Ленин «Крах Второго Интернационала», «Коммунист» №№1-29 (1915). ». С другой стороны Ленин возразил Гарденину, указавшему на то, что он назвал реакционным шовинизмом Маркса в 1848 году: «Мы марксисты всегда были за революционную войну против контр-революционных государств». Ленин и Зиновьев [170] Зиновьев «О мародёрстве» «Социал-Демократ» №39 (1915). во всей своей швейцарской пропаганде опирались на доказательство принципиальной разницы между «империалистической» войной 1914-1918 годов и «национально-освободительными» войнами прежних дней, в особенности войной 1870 года, когда «проведённая унификация Германии сыграла важную и исторически прогрессивную роль» (Зиновьев) [171] Было бы интересно узнать, что те французские социалисты, которые заигрывают с большевизмом, думают о «принципиальной разнице» войн 1914 и 1870 годов. Считают ли они войну 1870 года «исторически прогрессивной». .

Абсурдность подобного способа рассуждать поражающе очевидна. Если возможны «прогрессивные войны», война 1917-1918 годов, освободившая Польшу, Чехословакию, Югославию была без малейшей тени сомнения гораздо более прогрессивна, чем война 1870 года, которая никого не освободила и поработила Эльзас. Милитаризм Вильгельма II был опаснее милитаризма Наполеона III. Клемансо, Ллойд Джордж, Вильсон гораздо меньше реакционеры, чем Бисмарк.

Подобная линия рассуждений была принципиально чужда Жоресу. Он не верил ни в какую войну. Его не веселили «революционные танцы», обещанные мировым столкновением. Более того, он никогда не пытался (в отличие от Энгельса) раздувать патриотическую ненависть даже против угнетателей. Они никогда не приветствовал войн, как Жюль Гёд. В этом отношении система Жореса гораздо выше марксизма [172] Замечу мимоходом, что Жорес наивно восхищался одарённостью и интеллектуальной силой Маркса. Не думаю, всё же, что моральный и интеллектуальный облик этого великого борца мог по-настоящему привлекать Жореса. Поль Бонкур писал в воспоминаниях о Жоресе: «Я узнал, что он читает переписку Маркса с Энгельсом. Жорес часто ‘прочёсывал’ подобные источники социалистических доктрин. Преисполненный полного доверия, что всегда придавало ему детскую свежесть восприятия, он сказал мне, указывая пальцем на тяжёлые страницы: «Насколько же эти парни были поглощены своей священной ‘доктриной’, как неумолимы они были в антипатиях, как безразличны ко всему, что не касалось их столкновений в данную минуту. Я часто думаю, что не будет слабостью, не ослабит позиции в споре, попытаться, как я всегда пытаюсь, понять другую точку зрения, и испытывать богатство других эмоций, а не только связанных непосредственно с политической и социальной борьбой»». Действительно, здесь очевидна громадная разница между характерами Маркса и Жореса. Автор «Капитала» обладал обширными познаниями, но его эмоции пробуждались только в политической и социальной борьбе, и только в той степени, в которой были затронуты его личные идеи, и в которой события подтверждали или опровергали его убеждения. С такой точки зрения Ленин очень близок к Марксу, гораздо больше, чем к Жоресу. Ленин вообще ни о чём не может думать, кроме большевизма. .