Евгений Анисимов - Держава и топор

После прочтения приговора секретарь, а также священник покидали помост. Если преступник не раздевался сам или мешкал, то палач вместе с подручными раздевал его, стремясь при этом демонстративно разодрать одежду от ворота до пояса. Во всем этом был заложен ритуальный смысл – как уже выше говорилось, публичное обнажение тела палачом означало утрату наказуемым чести. В Генеральном регламенте сказано, что наряду с шельмованным из числа честных людей исключается тот, «которой на публичном месте наказан или обнажен был». К сказавшему в 1720 году «непристойное слово» карачевскому фискалу Веревкину проявили редкую милость. По приговору указано было его «вместо кнута бить батоги нещадно… не снимая рубахи », что сохраняло ему честь. Особой милостью Петра I к фрейлине Марии Гамильтон стало обещание, что во время казни к ней не притронется рука палача. И действительно, тот снес преступнице голову по тайному сигналу царя внезапно, не притрагиваясь к ней и не обнажая ее – в тот самый момент, когда она, стоя на коленях, просила государя о пощаде.

Для шельмования использовали позорный столб. Приговоренного раздевали и привязывали к нему с помощью ошейников и накладок. Он стоял в таком положении «поносительного зрелища» около часа, на груди у него висела табличка с одним-двумя крупными словами о преступлении: « клятвопреступник », « изменник » и т. д. В инструкции 1762 года о шельмовании С. Гурьева и П. Хрущова сказано: «Приказать оным профосам каждого преступника взять двум человекам под руки и переломить палачу над каждым преступником… над головами их шпаги, кои заблаговременно (чтобы скорее можно было переломить) приказать самыя те шпаги, с коими те преступники служили, надпилить и бросить палачам перед ними на эшафот, а коль скоро шпаги надломлены будут, то того же часа профосам приказать их свести с эшафота под руки и отдать для отвозу в ссылку командированному здешняго гарнизона офицеру». Естественно, что над головой преступников-недворян никакой шпаги не ломали. При шельмовании моряков (экзекуцию проводили на корабле) ломали их сабли, а сюртуки бросали в море. С этого момента дворянин лишался своей фамилии: «Обоих сих преступников нигде и ни в каких делах не называть Пушкиными, но бывшими Пушкиными». С Д. Н. Салтыковой (Салтычихой) поступили иначе – ее фамильным прозвищем стало, как у крестьянки, имя отца: «Именовать: „Дарья Николаева дочь“».

Если ошельмованный или побывавший в руках палача служилый человек получал по именному указу помилование, то устраивали особую церемонию очищения: зачитывали именной указ о причислении его к категории «честных людей», прикрывали полковым знаменем и возвращали ему шпагу.

Рассмотрим « политическую казнь », или « политическую смерть ». В докладе Сената, одобренном Елизаветой в марте 1753 года, было уточнено, что политическая смерть – это «ежели кто положен будет на плаху или взведен на виселицу, а потом наказан будет кнутом с вырезанием ноздрей, или хотя и без всякого наказания, токмо вечной ссылке». Таким образом, до самого конца преступник мог и не знать, что его не собираются лишать жизни, а устроят лишь имитацию «натуральной смерти». Церемония казни политической смертью проводилась в точности так же, как и натуральной, только кончалась иначе – преступнику оставляли жизнь. Казнимого раздевали, зачитывали смертный приговор, клали на плаху и тут же с нее снимали. При этом оглашали указ об освобождении от смертной казни. 11 апреля 1706 года Ф. Ю. Ромодановский вынес приговор: «Иноземцев Максима Лейку и Ягана Вейзенбаха казнить смертью, отсечь головы и, сказав им эту смертную казнь, положить на плаху и сняв с плахи, им же иноземцам сказать, что великий государь, царь Петр Алексеевич пожаловал, смертью их казнить не велел, а велел им за то озорничество (подрались с охраной царевича Алексея. – Е. А. ) учинить наказанье – бить кнутом». Но не дождавшись начала кнутования, горячий Ромодановский бросился к иноземцам и стал их избивать своей тростью, удары которой были для них, надо полагать, сплошным счастьем.

«Политическая казнь» была сопряжена с различными официальными оскорблениями казнимого и переносилась высокопоставленным преступником тяжело. В 1723 году казнили в Кремле П. П. Шафирова. Палач «поднял вверх большой топор, но ударил им возле [головы] по плахе и тут Макаров (кабинет-секретарь Петра. – Е. А. ), от имени императора объявил, что преступнику, во уважение его заслуг, даруется жизнь». Перед казнью Шафирова ассистенты палача не дали преступнику спокойно положить голову на плаху, а «вытянули его ноги, так что ему пришлось лежать на своем толстом брюхе». После казни медик пускал Шафирову кровь – таким сильным было потрясение.

Из документов неясно, каким орудием пользовались для «натуральной смерти», а именно отсечения головы , хотя выбор орудий был невелик – или топор, или меч. Согласно Артикулу воинскому 1715 года, головы секли мечом. М. М. Богословский считает, что впервые меч – новинку из Европы – применили в России 18 октября 1698 года, когда им обезглавили Аничку Сидорова и Ивашку Клюкина. Когда отсекали голову мечом, то приговоренного ставили на колени и палач широким замахом сносил преступнику голову с плеч. При казни топором непременным атрибутом была плаха – чурбан из дуба или липы высотой не более метра, возможно, с выемкой для головы.

Опытный палач отделял голову от туловища одним ударом и тотчас, подняв ее высоко за волосы, показывал толпе. Предъявление головы публике также полно символического смысла: зрители удостоверялись, что казнь действительно свершилась без обмана. Если за палаческую работу брались непрофессионалы или палач был неопытен, то казнимого ожидали страшные муки. Артикул воинский 1715 года отменил обычай XVII века, согласно которому преступника освобождали, если он выжил после первого удара палача или сорвался с виселицы.

Некоторые авторы считают повешение древнейшей казнью на Руси. Как уже сказано выше, повешение было трех видов: обычное за шею, подвешение за проткнутое крюком ребро и повешение за ноги. При подвешивании за ребро смерть не наступала сразу, и преступник мог довольно долго жить. Берхгольц описывает случай, когда подвешенный за ребро преступник ночью «имел еще столько силы, что мог приподняться кверху и вытащить из себя крюк. Упав на землю, несчастный на четвереньках прополз несколько сот шагов и спрятался, но его нашли и опять повесили точно таким же образом». Эту казнь могли совмещать с другими видами наказания. Никита Кирилов в 1714 году был подвешен за ребро уже после колесования.

Н. Д. Сергеевский выделяет три типа виселиц, характерных для XVII века: «покоем» (П), «глаголем» (Г) и «двойным глаголем» (Т). В XVIII веке все эти виды виселицы также известны из источников. Простое повешение совершалось обычно на виселице, стоящей на эшафоте, но случалось, что для этих целей использовали иные приспособления, вроде дерева или ворот – повешение было достаточно простой в исполнении казнью, хотя и не такой эффектной, как отсечение головы. Глаголь чаще всего использовался для подвешивания за ребро. В воззвании подавлявшего восстание Пугачева генерала Панина сказано, чтобы во всех «бунтовых» селениях поставить «по одной виселице, по одному колесу и по одному глаголю для вешания за ребро». Как описывает А. Т. Болотов, видевший казнь Пугачева, нескольких сообщников «злодея» казнили одновременно с ним на виселицах, стоявших вокруг эшафота. Их подняли на ступеньки лестниц, прислоненных к виселицам, а на головы надели холщовые мешки – «тюрики». В тот момент, как палач отрубил Пугачеву голову, преступников разом столкнули с лестниц.