Николай Коняев - Игрушки императоров

Конечно, и мыслей таких у нее не было. Ее борьба с младенчеством внука преследовала другую, куда более важную цель.

Больше всего не хотела Екатерина, чтобы русский престол достался Павлу. Известно, что она даже предпринимала определенные шаги, чтобы в обход сына передать престол внуку…

И может быть, бессознательно, но она как бы торопила Александра поскорее взрослеть.

«Не оставлять Их Высочеств никогда в праздности. Буде не играют и не учатся, тогда начать с ними какой ни есть разговор, сходственный их летам и понятию, через который получили бы умножение знаний».

В пять лет у великого князя Александра начинают появляться игрушки, явно рассчитанные на старший возраст.

«Прошу вас… — пишет Екатерина в Германию, — купите для господина Александра карманную книгопечатную машину; надо также, чтобы были буквы и несколько дюжин дощечек для печатания картинок. Это будет славное угощение для господина Александра, который и без того все рыскает по фабрикам, где только об оных прослышит».

Александр был родным внуком своей венценосной бабушки, и очень скоро ее принцип «Быть таким или делать вид, что ты такой, одно и то же» оказался усвоен им.

Бабушка хотела, чтобы он был взрослым. Повзрослеть Александр не мог, но мог сделать вид, что он взрослый…

И непонятно, что больше умиляло Екатерину — чудесное исполнение несбыточных мечтаний и торжество ее педагогики или понимание, что Александр притворяется взрослым, чтобы угодить ей…

«Если б вы видели… — захлебываясь от восторга, сообщала она в Германию, — как господин Александр копает землю, сеет горох, пашет сохою… боронит, потом весь в поту идет мыться в ручье, после чего берет свою снасть и с помощью сударя Константина принимается за ловлю рыбы!»

Екатерина не замечала (или не хотела замечать?), что Александр прекрасно уживается и с отцом в Гатчине.

Точно так же, как с ней в Царском Селе…

Она не обращала внимания на удивительное свойство Александра «быть изнеженным в Афинах и суровым спартанцем в Спарте» — так называли тогда гатчинский двор, — то свойство, которое так точно определил А. С. Пушкин, назвав русского императора «лукавым щеголем».

По уверениям самой Екатерины, Александр уже в четыре года делал необыкновенные успехи в учебе:

«Намедни господин Александр начал с ковра моей комнаты и довел мысль свою… до формы земли… Я принуждена была послать в Эрмитажную библиотеку за глобусом. Но когда он его получил, то принялся усердно путешествовать по земному шару и через полчаса, если не ошибаюсь, он знал почти столько же, сколько покойный г. Вагнер пережевывал со мной в продолжение нескольких лет».

Мнения преподавателей Александра о его успехах в учебе заметно разнятся с мнением императрицы.

«Замечается в Александре Павловиче… — писал о своем пятнадцатилетием воспитаннике А. Я. Протасов, — много остроумия и способностей, но совершенная лень и нерадение узнавать о вещах, и не только чтоб желать, ведать о внутреннем положении дел… но даже удаление читать публичные ведомости и знать происходящее в Европе».

Еще более категоричны в оценке собственноручные записи Александра. В двенадцать лет он послушно записывал под диктовку преподавателя французского языка Лаграпа:

«После того, как меня учили читать шесть лет сряду, пришлось снова учить меня складам подобно шестилетнему ребенку. И так, в продолжении всего этого времени, я не научился ничему не по недостатку в способностях, а потому что я беспечен, ленив и не забочусь быть лучшим…»

Диктовки эти тоже в духе педагогики, поощряемой Екатериной. Цель их, как и остальных педагогических новаций, не исправление недостатков характера, а изображение, представление такого исправления.

Покорно и бездумно записывал двенадцатилетний Александр под диктовку Лаграпа унылые фразы: «…и так в шесть лет я не успел ничего и меня придется снова учить азбуке. Если проживу 60 лет, то, может быть, научусь тому, что другие знают в 10».

И ни он, ни Лаграп не подозревали тогда, что эти роковые слова окажутся почти абсолютной правдой.

Александр не знал еще, что в двадцать три года ему придется встать, по сути дела, во главе заговора дворян-крепостников и с его молчаливого согласия будет убит отец, император Павел…

Он не знал, что, пытаясь обмануть себя и всех остальных, он предпримет попытку реформ — вялую, заранее обреченную на неуспех, от которой он же сам и откажется первым.

Он не знал, что именно на его правление выпадет Отечественная война 1812 года, которая принесет ему славу победителя Наполеона…

И конечно же, неизвестно было ему, что после войны снова нахлынут большие и малые заботы, и все сильнее, все нестерпимей будет становиться возникшая еще в детстве раздвоенность и, наконец, она станет совсем нестерпимой, и в ночь на 1 сентября 1825 года, без свиты, уедет он в далекий Таганрог, чтобы внезапно умереть там или — роковая загадка! — превратиться в загадочного Федора Кузьмича и под этим именем начать новую жизнь, чтобы научиться думать и чувствовать так, как должен думать и чувствовать человек в десять лет…

В диктовке, записанной в 1789 году, Александр определил этот срок — шестьдесят лет. В 1825 году, когда фельдъегерские тройки мчали в Петербург безвестное тело, названное телом русского императора Александра I, самому Александру, а теперь — Федору Кузьмину, оставалось до шестидесяти как раз одно десятилетие…

Как свидетельствуют биографы, третий сын великого князя Павла — Николай на восьмой день от роду начал есть кашу.

Таким вот крепким и здоровым родился он…

И об этом факте не стоило бы упоминать, если бы через пятьдесят девять лет, 18 февраля 1855 года, не разнеслись слухи, что, отравившись кашей, скоропостижно скончался русский император Николай I.

Враги, которые трепетали перед ним живым, теперь поспешили отомстить ему мертвому. Смерть Николая I была неожиданной, и это позволило сразу же распустить слух, будто император отравился.

Враги попытались отнять у русского царя православную кончину.

«Разнеслись слухи о том, что царь отравлен, — записал в дневнике Н. А. Добролюбов, — что оттого и не хотели бальзамировать по прежнему способу, при котором, взрезавши труп, нашли бы яд во внутренностях…»

Разумеется, ни о каком самоубийстве не может идти и речи.

Знакомство с записями в камер-фурьерском журнале и воспоминаниями очевидцев свидетельствует, что Николай I умер, как и положено православному человеку, простив своих врагов, испросив прощения у своих подданных, умер, исполнив последний долг христианина — исповедавшись и приобщившись Святых Тайн.

«Прошу всех, кого мог умышленно огорчить, меня простить, — написал император в своем завещании. — Я был человеком со всеми слабостями, коим люди подвержены, старался исправиться в том, что за собой худого знал… прошу искренне меня простить… Прошу всех меня любивших молиться об успокоении души моей, которую отдаю милосердному Богу, с твердой надеждой на Его благость и предаваясь с покорностью Его воле. Аминь!»