Робен-Жан Лонге - Террористы и охранка

«В 1907 и 1908 г. членом социал-революционной польской партии М. Вольгемутом, слесарем, было организовано нападение на станцию Межеречье и Соколы, а также совершены многие другие террористические акты. За участие в этих делах вышеназванный Вольгемут был приговорен к смертной казни вместе с другими 14 участниками. Тогда он предложил свои услуги охране, и смертная казнь была заменена 15-летней каторгой. Вскоре дважды тот же суд приговорил его к такому же наказанию с лишением всех прав состояния, но, вместо того чтоб вступивший в законную силу приговор о нем привести в исполнение, варшавская охрана зачислила каторжника Вольгемута в число своих агентов. На основании его заявлений присуждено к смерти, каторге, ссылке много лиц.

И свое письмо ко мне Латур заключает следующими словами: „Ввиду изложенного, интересно было бы запросить нового военного прокурора, почему до сих пор не приведен в исполнение над М. Вольгемутом приговор варшавского суда, и министра внутренних дел, известен ли ему факт, что судьба многих граждан находится в руках каторжника-охранника“».

Покровский закончил свою длинную речь следующей фразой: «Правительство не в состоянии опровергнуть всей нарисованной нами картины, а мы уверены, что при всем обладании полностью документов оно опровергнуть этих данных не может, у правительства остается одно: заявить, что центральное правительство ко всему этому не причастно, что центральное правительство ничего об этом не знает, как отчасти оно уж это сделало в своем втором сообщении.

Граф Бобринский, желая довести до абсурда наши выводы, говорит; „Что же, по-вашему, получается, что Столыпин организует сам на себя покушение?“ Да, скажем мы… Столыпин, санкционирующий систему провокации, должен считаться с возможными ее последствиями. Если Столыпин чувствует себя за спиною Азефа в безопасности, то ведь чувствует себя в безопасности только до тех пор и постольку, поскольку он доверяет предателю.

Правительство не может дать удовлетворительного ответа, потому что правительство не может отказаться от системы провокации… Не может отказаться от провокации правительство азиатского деспотизма, не может отказаться от провокаторской деятельности правительство канибальски-кровожадное с его политикой каторги, пыток и виселиц. А чтоб быть таковым, для него один путь — погибнуть!» (Рукоплескания слева. Шум справа.)

После Покровского выступил трудовик Булат. Главный интерес его речи заключался в двух очень важных документах, с которыми он ознакомил Думу, а через нее общественное мнение, и которые устанавливали с неоспоримою очевидностью активное участие Азефа в крупнейших террористических покушениях. Это было два письма Азефа. Одно из них читатель найдет в главе «Разоблачение предателя», другое, адресованное Савинкову накануне суда, мы помещаем в приложении. Эти письма, подлинность которых, по заявлению Булата, легко могла быть подтверждена экспертами, содержали подробнейшие сведения о революционной деятельности провокатора.

Указав на то, что провокация особенно усиленно культивировалась за последние двадцать лет. Булат закончил свою речь заявлением, что из последних событий можно сделать только один вывод: «Система провокации является венцом, завершающим пирамиду деятельности русского правительства. В борьбе с народом поставили квартального. Но показалось мало: над квартальным поставили жандармов. Над жандармами — охранное отделение. Но и этого оказалось мало и во главе всего поставили агента-провокатора».

Кадет Пергамент подчеркнул в своей речи ту мысль, что провокация Азефа отличается от других лишь своими более крупными размерами и более высоким размахом. Его жертвами являются министры и великие князья. Затем оратор указал на противоречивость правительственных заявлений относительно Рачковского, не имеющего якобы никакого отношения к политическому сыску и который, по последнему признанию, «находится еще на службе департамента полиции».

Речь первого министра Столыпина была очень искусной защитительной речью, хотя отличается больше пространностью, чем убедительностью, а местами представляла яркий образец сознательного политического лицемерия и недобросовестности. Только такое раболепное и послушное собрание, как III Дума, могла позволить представителю исполнительной власти говорить с нею таким языком.

Вся речь Столыпина была построена на голословном утверждении, что Азеф не был ни агентом-провокатором, принимавшим на себя инициативу преступлений, в которые он вовлекал других для их совершения, ни революционером, в части сообщавшим правительству о преступлениях, а в части участвовавшим в этих преступлениях, а был простым «осведомителем», «секретным сотрудником» департамента полиции. И с холодным бесстыдством царский министр прибавил, что такое положение было «очень печально и тяжело никак не для правительства, а для революционной партии». Чтоб свести роль Азефа до степени простого осведомителя, Столыпин должен был отрицать самые очевидные факты или обходить их молчанием. В своем подробном описании деятельности провокатора он систематически оставлял в тени все, что могло вредить его положениям. Так, например, он утверждал, что Азеф до 1906 г. не состоял членом центральных органов партии социалистов-революционеров и что он узнавал обо всем, что подготовлялось в партии, через своих «влиятельных знакомых», сидевших «в центре партии». Столыпин попытался извлечь для своей аргументации пользу и из того факта, что Азеф никогда не находился во время самых крупных покушений на «театре террористических действий». Мы уже указали в предыдущих главах, каким образом предатель, доведя каждое предприятие до конца, действительно старался обеспечить формальное алиби. Но какую ценность мог иметь этот довод после категорических и точных заявлений самых близких соратников по «боевой организации»?

В явном противоречии с развитою Столыпиным теорией находились удачные покушения, совершенные после 1906 г., как, например, убийство фон дер Лауница, Павлова, Максимовича. Нужно было найти им какое-нибудь удовлетворительное объяснение. Столыпин выпутался из затруднительного положения, приписав эти казни организации максималистов. Азеф, естественно, мог не знать о всех планах максималистов. Беда только в том, что утверждение министра относительно этих трех покушений оказывалось совершенно ложным. Максималисты не имели никакого отношения к этим актам. Что касается Азефа, то он о них был прекрасно осведомлен.

Вторая часть речи Столыпина была посвящена Бакаю, все темное прошлое которого было вытащено с плохо скрытым торжеством наружу, причем первый министр не поскупился на сгущение красок. И неслыханно циничными прозвучали заключительные слова премьера о бесчисленных виселицах, возведенных им по всей империи «во имя необходимости обновления и полного переустройства здания современной России».