Михаил Кутузов - Японо-китайская война 1894-1895 гг.

Как и всякая политическая система, сёгунат всячески стремился сохранить ситуацию устойчивой стабильности, при этом в основу этой деятельности был положен консерватизм конфуцианского толка. В самом общем смысле его можно истолковать как обязанность каждого заниматься тем, что ему предначертано его социальным положением и общественной потребностью — подразумевалось, что его личные интересы именно таким образом и будут удовлетворены в наибольшей степени.

Идеальная модель японского общества представлялась правителям как четыре замкнутых социальных группы: воины, крестьяне, ремесленники, торговцы. Каждая из этих групп четко выполняет свою социальную миссию: защищает, производит и способствует распределению через рынок. Позиция устойчивая и незыблемая. Каждый занят своим делом и все довольны… Но на деле получалось совсем не так, как завещал великий Конфуций, как учила японская государственная доктрина.

Прежде всего, в мирной стране не нужно большого количества воинов. Поэтому самураи постепенно меняли свои занятия на более прозаичные и доходные. Государство этого процесса никоим образом не приветствовало: многочисленные государственные акты запрещали самураям заниматься чем бы то ни было, кроме военной службы, а даймё обязывали обеспечивать оных самураев всем необходимым. В то время как даймё стремились излишки произведенной продукции реализовать на свободном рынке, а не отдавать даром в угоду малопонятным «государственным интересам». С другой стороны, богатевшие крестьяне и торговцы отнюдь не соглашались носить «приличествующие» одежды^ жить в «соответствующих» жилищах, потреблять «скромную» пищу, если могли себе позволить приобрести шелковую одежду, построить большой дом и купить самый дорогой чай и сакэ — тем самым провоцируя известный прогресс японского гламура. С приходом нового столетия такого рода процессы начали приобретать все более устойчивый характер. Усердие законотворчества мало помогало: законы никто не спешил выполнять, хотя и издавали их десятками. Острословы прозвали их «трехдневными» — поскольку каждые три дня появлялся новый закон, который так же не исполнялся, как и предшествующий. Богатый купец был готов заплатить штраф и выслушать поучительную речь чиновника, но шелковое кимоно он продолжал носить. Мало того, потребление предметов роскоши вело к увеличению трат, и кредит на покупки стал выгодным делом. Предоставляли такой кредит торговцы, главными заемщиками были самураи, даймё, аристократы. Все шло к тому, что значительная часть государственной элиты становилась зависимой от тех, кто в существующем порядке вещей должен был занимать самые низкие социальные ступени. Разрыв между тем, что должно было быть, и тем, что было на самом деле, стремительно разрастался. Правители сначала обманывали себя относительно своих действительных возможностей, а затем вынуждены были вводить в заблуждение и народ, и императора. Процесс раздвоения властной реальности начался уже в середине XVIII века. Вместе с этим благосостояние и жизненный уровень японцев существенно улучшился к началу XIX века — даже в самых отдаленных деревнях можно было приобрести любые товары, в стране был очень высокий процент грамотности.

Обучение грамотности было лишь одной частью базового образования японцев: не меньшее значение имело и воспитание в нормах сложившихся межсословных отношений, причем вежливость, воспитанность и почтительность в общем случае ставились выше всего остального, в соответствии со строгими нормами неоконфуцианства. Система японского образования, стремительно набиравшая обороты в середине XVII века, была вызвана потребностью значительного количества людей, которые отвечали бы требованиям обслуживания городской жизни. Частные неоконфуцианские учебные заведения начали открываться уже в середине столетия, практически одновременно с ними начали возникать частные сельские школы «теракоя», существовавшие как правило при храмах. По мере совершенствования образовательной системы технологии образования совершенствовались тоже, и настал момент, когда японские купцы пришли к пониманию необходимости капиталовложений «в человеческий капитал». Помимо грамотных «менеджеров среднего звена» купечеству понадобились свои философы и идеологи, способные переосмыслить и переоценить некоторые отжившие догмы конфуцианства в пользу возможностей дальнейшего развития купечества, выхода его за рамки сословных ограничений.

Авторская пометка на полях : такой социальный заказ мог появиться только в ОЧЕНЬ грамотной стране. Ставка делалась на то, что практически каждый торговец или ремесленник не только способен прочесть «программный текст», но и грамотно истолковать в нем написанное. Причем не только на общую пользу, но и персонально для себя, любимого. Очень грамотная политика: сражаться за общее будут только в том случае, если каждому предполагается персональная награда, выгода или добыча. Как увидим далее, долговременная и многоуровневая стратегия в полной мере себя оправдает. Лет через сто двадцать…

Японской Сорбонной в этом смысле выступила Кайтокудо — частная академия в Осаке, основанная на совместные средства пятью купцами в 1724 году. Начиналась академия как и все остальные: с классического неоконфуцианского образования, с китайской грамоты и этикета. Однако постепенно в учебной программе начали происходить на первый взгляд незначительные, но весьма существенные изменения. Наставники студенчества, выходцы из купеческой среды, подвергли переработке некоторую часть конфуцианского учения, чтобы убедить японское общество: торговцам добродетель присуща не в меньшей степени, чем славным самураям. Венцом этого процесса стал фундаментальный философский труд «Юмэ но сиро» — в достаточно вольном переводе может трактоваться как «Мир мечтаний». Автор трактата, Ямагата Банто, — типичный сэлф мэйд мэн. В молодости он пришел из деревни в Осаку и начал прислуживать в магазине своего дяди, богатого купца. Досконально освоив дело, талантливый финансист и маркетолог сумел вывести дело своего родственника на недосягаемую высоту. К нему шли учиться многие крупные предприниматели и торговцы. Книга стала итогом его многолетнего опыта.

Стержнем его рассуждений и обоснований стали две фундаментальных идеи. Первая состоит в том, что знание есть субстанция объективная, то есть существующая помимо чьего-то конкретного сознания, и является проверяемым. Иными словами, знание не есть исключительной сословной принадлежностью, а доступно в принципе всем, кто вознамерится его усвоить. Вторая идея состояла в том, что человеческая деятельность, направленная на развитие (у автора — «способ, которым люди упорядочивают общество»), как и всякий другой человеческий опыт, базируется на природе и опыте вселенной. Из чего следует, что культура человека, которая неотделима от космического и физического порядка, не является привилегией членов отдельной социальной группы. Любой человек получает знания, исследуя и обобщая то, чем занимается, то, что рядом с ним. Каждая социальная группа, каждое сословие имеет свое важное знание, извлеченное из собственного практического опыта и полезное для всех. Знание экономики, финансов, психологии, законов построения рынка — важнейшее ДОСТОИНСТВО купечества. И это достоинство служит Японии в не меньшей степени, чем политическая прозорливость власти…