Давид Ортенберг - Сорок третий. Рассказ-хроника.

Хирен и раскрывает особенности этой трудной и опасной, но очень важной профессии. Написал он и о психологии бойцов на танке, о взаимоотношениях и взаимодействии в бою танкистов и десантников и, что особенно важно, о подготовке десантных групп, их тактике, которые должны оградить пехотинцев на броне от лишних потерь.

В исключительной важности подготовки десантников, их взаимодействии с танкистами я сам убедился, когда побывал летом сорок второго года на Воронежском фронте в 6-й армии генерала Ф. М. Харитонова. Шел жестокий бой с наступающим противником. Командарм решил подкрепить наши войска танковым десантом. На небольшой лесной полянке стояло с десяток танков, готовых к бою. Напротив выстроился взвод пехоты только что прибывшего молодого пополнения. Никогда они не участвовали в десантных операциях, да и вообще не сидели на броне танков.

И вот, даже не познакомив их с танкистами, усадили на машины и последовал приказ: «В бой!»

Умчался десант по лесной дороге к «передку». Не прошло и получаса, как все танки вернулись на КП армии, а на них — ни одного десантника.

— Где пехота? — спросил Харитонов.

Как только вышли из леса, они сразу же соскочили с танков, идут сюда.

Вскоре подошли десантники. Командарм не стал их ругать, не стал попрекать и танкистов — понял свою ошибку. Танковый десант надо готовить, и основательно готовить! Очерк Хирена как раз и давал пример подготовки и правильной организации десанта.

На фронтах ничего существенного не происходит, но в партизанской войне не было и не могло быть затишья. Об этом можно судить и по нашим публикациям. «Богдан Неуловимый» — так называется очерк Евгения Габриловича об одном из руководителей партизанского отряда на Украине — Богдане. Фамилии других партизанских командиров мы не называем, чтобы оградить их семьи, проживающие на оккупированной территории, от мести эсэсовцев и полицаев. Конечно, Неуловимый — прозвище.

А неуловимый он потому, что, совершая рейды на сотни километров, появляясь неожиданно то здесь, то там, Богдан, закончив операцию, неизменно оставлял записку: «До скорого свидания. Богдан». Немцы не раз пытались захватить Богдана и его отряд, но безуспешно. А однажды, когда врагам, окружившим его, казалось, что он в их руках, отряд выскользнул, а на стоянке остались лишь пустые банки и записка: «До скорого свидания. Богдан».

Тот, кто увидел бы партизанский отряд Богдана на марше, не сразу бы разобрался, с кем имеет дело. Более половины отряда — в немецкой форме, часть — в штатской одежде, пошитой где-нибудь в Ровно или Луцке, кое-кто — в словацкой одежде, в польской конфедератке. А в обозе — костюмы, годные для любой партизанской операции: тут и эсэсовские мундиры, и штаны итальянских солдат, и украинские рубахи, и гражданские пиджаки. Недаром при приближении Богдана к какому-нибудь селу полицаи некоторое время пребывают в полном недоумении:

— Партизаны! — кричит один полицейский другому. — Звони в комендатуру, поднимай тревогу.

— Да откуда у нас партизаны? — отвечает другой. — Не видишь — это немцы. Поднимем тревогу — они нас с тобой отдерут.

Вскоре, впрочем, доподлинно выясняется, кто прибыл.

Бойцы Богдана Неуловимого — в большинстве своем люди мирных довоенных профессий. Немало среди них тех, кто был угнан в Германию и бежал с немецкой каторги. Вот Валя 3., сирота, воспитанница детского дома. Она была угнана в Германию и работала на подземном заводе. Бежала. Прошла всю Германию, Польшу. Подолгу голодала, днем пряталась в лесу, шла только ночами. В лесу ее и подобрали партизаны — полумертвую от голода, больную. Валя оказалась лихой партизанкой. Был случай, когда она привела в свой отряд 17 словацких солдат, сагитировала их сдаться партизанам. Она проникала в расположение врага, сутками сидела, укрывшись, возле немецких штабов, побывала даже однажды на балу в немецком офицерском собрании.

Среди людей Богдана был и священник, старый уже человек. После занятия немцами Киева он уехал в глухое дальнее село. С амвона в иносказательных выражениях, прибегая к тексту Священного писания, призывал бороться с захватчиками. Весть о таком интересном толкователе Священного писания разнеслась далеко, и в церковь стали приходить крестьяне окрестных сел. Когда подошел отряд Богдана, священник ушел в партизаны. Необычная история! Вот только не знаю, наградили ли священника партизанской медалью или орденом?!

Совсем недавно мы опубликовали очерк Андрея Платонова, а ныне печатаем новый — «Маленький солдат». Кто-то в редакции даже пошутил:

— Платонов разошелся…

Он действительно обрадовал нас. Еще во время первых бесед с Андреем Платоновичем я ему сказал, что торопить его не будем:

— Разъезжайте по фронтам и пишите, что на душу ляжет. Он и писал, не торопился. И вдруг два очерка подряд, да еще предупредил меня, что пишет и третий!

Необычную историю рассказал Платонов. Полковник Лабков на фронт приехал с женой, военным врачом, и с единственным сыном, десятилетним Сережей. Сережа услышал, как отец говорил офицеру, что немцы при отходе обязательно взорвут свой полковой склад. Они, вероятно, и провод на склад провели. Сережа знал, где находится склад, ночью прополз туда и перерезал провод. Вскоре полк выбил немцев из этого селения, и воинский склад был захвачен нашими разведчиками.

Мать Сережи, волнуясь за сына, хотела его отправить в тыл, но он уговорил родителей оставить его в полку. А потом произошла трагедия — погибли отец и мать Сережи, он остался сиротой. Его взял к себе майор Савельев, командир полка. Но Савельева вскоре послали на курсы усовершенствования. Он отвез Сергея к своему другу из штаба фронта, чтобы мальчик побыл там до его возвращения. Однажды утром соседи обнаружили, что койка Сережи пуста, его нигде нет. Может быть, вернулся в отцовский полк?

На этом Платонов оборвал свой рассказ, давая возможность читателю поразмыслить о судьбе Сережи. Как всегда, платоновский очерк покорял своим колдовским языком. Приведу строки о встрече двух майоров — полкового и штабного, когда Савельев отвозил мальчишку своему другу:

«На втором пути тихо шипел котел горячего дежурного паровоза, будто пел однообразный, успокаивающий голос из давно покинутого дома. Но в одном углу вокзального помещения, где горела керосиновая лампа, люди изредка шептали друг другу уговаривающие слова, а затем и они впали в безмолвие…

Там стояли два майора, похожие один на другого не внешними признаками, но общей добротою морщинистых загорелых лиц; каждый из них держал руку мальчика в своей руке, а ребенок умоляюще смотрел на командиров. Руку одного майора ребенок не отпускал от себя, прильнув затем к ней лицом, а от руки другого осторожно старался освободиться… Его маленькое лицо, худое, обветренное, но не истощенное, приспособленное и уже привычное к жизни, обращено было теперь к одному майору; светлые глаза ребенка ясно обнажали его грусть, словно они были живою поверхностью его сердца…»