Давид Ортенберг - Сорок третий. Рассказ-хроника.

И Милованов, и газета много потеряли бы, если бы Платонов остался в штабе армии. Уже 24 июня в «Красной звезде» появился большой очерк Платонова «Прорыв на Запад» — о первом дне прорыва наших войск в глубь Белоруссии, на могилевском направлении. Через четыре дня — второй очерк, «Дорога на Могилев». А рядом с приказом Верховного об овладении Могилевым оперативная корреспонденция Платонова «В Могилеве».

28 июня наши войска заняли Могилев. Утром Платонов уже был в городе. Своими глазами видел и город, и бой за город. Успел побеседовать с солдатами и генералом, со стариками и женщинами, с пленными немцами. Успел в тот же день написать корреспонденцию и отправить по Бодо в Москву. Его материал подкреплял репортаж Милованова и давал возможность читателю увидеть не только панораму боя, но и понять чувства и настроения людей.

Я уже говорил, что в редакции знали — Платонов не любит писать с маху, не владеет скорописью, поэтому его не подгоняли, не требовали оперативных материалов. Ему давали возможность писать тогда, когда материал, так сказать, отстоится. Класс оперативности, какую проявил Андрей Платонович, всех удивил: вот тебе и медлительный Платонов!

Должен также сказать, что Платонов был человеком непритязательным и легко мирился со всеми неудобствами фронтовой жизни. В этом отношении он был под стать Василию Гроссману.

Андрей Платонович нечасто приезжал в редакцию, и поэтому нечасто я с ним встречался. Он казался мне человеком молчаливым, грустным, неулыбчивым. Быть может, здесь сказалась драма, пережитая им в связи с отлучением его от литературы в течение почти десяти довоенных лет. Но чувство юмора никогда его не покидало.

В Славуте, на Украине, корреспонденты заняли небольшую хату, откуда только что ушли немцы; не были еще убраны нары, солома. Зотов решил, что молодежь как-нибудь и здесь проживет, а Платонова надо лучше устроить. Он попросил редактора фронтовой газеты полковника Жукова, успевшего занять более благоустроенные дома, приютить у себя писателя.

— Конечно! Что за вопрос! Давайте его нам. Создадим ему царские условия, — согласился редактор, рассчитывая, очевидно, получить что-то и для своей газеты.

Но когда Зотов попытался увести Платонова на эту квартиру, тот отказался и даже обиделся. Так и остался со всеми, устроившись на полу, где вповалку спали человек двенадцать. Вот тут-то и увидели, что нет, не был он меланхоличным, унылым человеком. Зотов мне рассказывал:

— Хата, где мы жили, выглядела столь неприглядной, что Платонов повесил на дверях бумажку с надписью: «Вход в «Дно», имея в виду пьесу Горького. Себя он назвал Лукой и другим присвоил имена остальных персонажей драмы. Имена эти не прижились, только Платонов сходил за Луку.

Мог Платонов работать в тесноте и шуме. В хате накурено, стоит обычный гам, а писатель, скромно примостившись на краю швейной машинки, нажав на педаль, своим глуховатым спокойным голосом с юмором провозглашал:

— Начинаю строчить…

Так, время от времени нажимая на педаль, он объявлял:

— Ну еще один абзац сделан…

Шум на него не действовал, но его соседи из уважения к писателю переходили на тихий разговор, а то и выходили из хаты, оставив писателя одного за работой.

— На войне надо быть солдатом, — не раз говорил Платонов своим товарищам…

Но пора мне вернуться к Курской битве.

Первый очерк Платонова из этого района боев называется «Два дня Никодима Максимова». Напечатанный в сегодняшнем номере газеты, он выделяется глубиной проникновения в душу и психологию солдата:

«В одной избе плакали дети сразу в три голоса, и мать-крестьянка, измученная своим многодетством, шумела на них:

— А ну замолчите, а то сейчас всех в Германию отправлю — вот немец за вами летит!

Дети примолкли. Никодим Максимович улыбнулся: стоял, стоял свет и достоялся — люди государствами детей пугают».

Так начинается очерк. Сначала Платонов рассказал, как жили солдаты на постое у этой многодетной крестьянки. Писатель чутко уловил настроение красноармейцев, которые приходили к Никодиму из окопов — этого вынужденного «жилища», в избу, напоминавшую им прошлое. Здесь оживало в их душе тихое чувство оставленного дома, отца и матери, детей, всего мирного прошлого. Они уходили, а патом приходили другие, придумывая всякие пустяки, чтобы оправдать свое появление в избе.

Какие же думы владеют солдатом? Платонов раскрывает их в диалоге между Никодимом Максимовым и хозяином дома, старым крестьянином Иваном Ефимовичем:

«Хозяин смотрел на своих гостей-красноармейцев с гордостью и тайной завистью, которую он укрощал в себе тем, что он и сам непременно был бы бойцом, будь он помоложе.

— Эх, будь я теперь при силе, я воевал бы с жадностью, — высказался старик. — Кто сейчас не солдат, тот и не человек… Хоть ты со штыком ходи, хоть в кузнице балдой бей, а действуй в одно. Так оно и быть должно, а то как же иначе! Земле не пропадать, а народу не помирать.

— Народу не помирать, — согласился Максимов и тихо добавил: — А трудно, папаша, бывает нашему брату, который солдат…

Иван Ефимович с уважением уставился на Максимова — человека уже пожилого на вид, но не от возраста, а от великих тягот войны.

— Да то нечто не трудно! Разве к тому привыкнешь — надо ведь от самого себя отказаться да в огонь идти?

— Привыкнешь, Иван Ефимович, — сказал Максимов. — Я вот два года на войне и привык, а сперва тоже — все бывало сердце по дому плачет…

— Да как же ему не плакать, ведь и ты небось человек, а дома у тебя семейство, — оправдал Максимова Иван Ефимович.

— Нет, — сказал Максимов. — Кто на войне домашней тоской живет, тот не солдат. Солдат начинается с думы об отечестве.

Иван Ефимович удивился и обрадовался этим словам.

— И то! — воскликнул он. — Вот ведь правда твоя: одно слово, а что оно значит! Где, стало быть, обо всем народе и отечестве есть дума такая, оттуда солдат начинается. Где же ты сообразил правду такую или услыхал, что ль, от кого ее?..

— На войне, Иван Ефимович, ученье скорое бывает… Я ведь не особый какой человек, а так — живу и думаю…»

А на второй день Никодим Максимов ушел на боевой рубеж. Ушел на свой корреспондентский боевой рубеж и Андрей Платонов.

К тому, что нам уже было известно, в эти дни прибавились новые факты, говорящие о воинском мужестве писателя.

Не все время Платонов и Трояновский были вместе — отправились на разные участки фронта, в разные дивизии. И когда Трояновский приехал в одну из дивизий, где недавно побывал Платонов, вот что ему рассказал капитан Андреев, водивший Платонова по полкам и батальонам.

Самым трудным и опасным участком боевых позиций дивизии, когда в ней находился Платонов, была высота 140. Чтобы туда попасть, надо было преодолеть несколько десятков метров ползком или быстрым броском. Андреев довел писателя до конца траншеи, и они оба какое-то время наблюдали, как на высоту добираются бойцы. Большинство из них преодолевали опасное пространство бегом. Враг открывал огонь почти по каждому бегущему человеку.