Давид Ортенберг - Сорок третий. Рассказ-хроника.

Писатель называет людей. Один из них — разведчик Сметанин. Обычно в своих путевых очерках Эренбург не дает пространного описания подвига. Он, как правило, ограничивается двумя-тремя фразами, но они порой говорят не меньше, чем целый очерк. На этот раз писатель не «поскупился». Он вспомнил дни, когда порой рота убегала от одного танка. А теперь шесть разведчиков, среди которых был и Сметанин, подкрались к немецким танкистам, сидевшим у своих танков, открыли огонь из автоматов. Часть экипажей перебили, другие немцы удрали. Двое наших бойцов умели управлять танками. Они погнали две машины в деревню…

— Мне могут сказать, что это случайность, эпизод. Нет, — утверждает писатель, — два года назад такая история была бы эпизодом, теперь это будни наступления…

Нелегко писать о такой крупной фигуре, как генерал, командир дивизии. Эренбург нашел слова, чтобы нарисовать портрет генерала Федюнькина, командира дивизии, с НП которого он видел, как развернулся бой.

«Я видел генерал-майора Федюнькина с командирами, бойцами за два часа до атаки. Его слова приподымали людей. Он вводил людей в сложный лабиринт победы. Казалось, что он требует от подчиненных невозможного, но это невозможное вырисовывалось, становилось возможным и на следующий вечер попадало в оперативную сводку. Любой боец чувствовал себя связанным с генералом не только общей судьбой, но и общим замыслом».

Конечно, это лишь часть того, что можно было написать о комдиве и его бойцах, но она дала возможность писателю закончить очерк фразой, которая и перешла в заголовок: «Красная Армия предстает перед миром во весь свой рост».

Заглянул в редакцию Александр Твардовский. Мы горячо встречали его, любили, когда он приносил свои стихи.

— Откуда вы? — спросил я.

— С фронта, из-под Мценска. Вот в дороге сочинил стихотворение «Дорога» и прямо к вам.

Немало было у нас напечатано и очерков, и стихов о фронтовых дорогах. И Симонова, и Суркова, и других поэтов. Но Твардовский, как всегда, написал по-своему, его речь, его интонация узнаются сразу. Вот строки, которые передают скрытое напряжение готовящегося наступления.

Начинается наступление, и все приходит в движение:

……………………………..

Пропущу строфы, посвященные переменам, которые увидел поэт на фронтовой дороге, приведу лишь те, которые говорят об обратном потоке:

Воспетая Твардовским дорога — это путь на Запад, путь, которым движется окрепшая за два года боев армия…

30 июля.В эти дни Андрей Платонов ездил на Курскую дугу с Павлом Трояновским. Позже Трояновский жаловался, что с Платоновым трудно путешествовать:

— Я говорю Андрею Платоновичу: «Садитесь в эмку. Едем!» А он: «Нет!» И объясняет: «Вы оперативные корреспонденты, вам надо спешить, вы и поезжайте. А мне полезнее походить пешком с солдатами, быть с ними. Что увидишь и услышишь в вашей «эмке»?»

И Платонов, вскинув вещевой мешок за плечи, ушел по пыльной дороге с бойцами, занимавшими новые позиции. Должен сказать, что это была не первая и не последняя «жалоба» на Андрея Платоновича. Не раз жаловался на «скверный» характер Платонова и спецкор Павел Милованов. Были они, например, в дивизии генерала Красноглазова. Шел тяжелый бой в условиях так называемого «слоеного пирога». Обстановка была неясной даже для самого генерала, и он категорически не пускал корреспондентов в полки. Платонов выслушал комдива, а когда вышли из его блиндажа, сказал:

— Пойдем!..

Настоял, и они пошли в полки.

И о таком эпизоде рассказал Борис Галин. Летел он с Платоновым на «Р-5» в одну из действующих армий 1-го Украинского фронта. Было зябко, но терпимо. Путь лежал через Киев, недавно освобожденный нашей армией. Когда появились очертания города, Платонов отодвинул колпак и высунулся из. кабины.

— Ты что? — заорал на него Галин. — Заморозить нас захотел?

А Платонов, первый раз увидевший освобожденную столицу Украины, взволнованный, стараясь перекричать шум мотора, показывал:

— Смотри… Киев… Мать городов русских…

Глаза его были полны слез… Он почувствовал себя счастливым человеком.

Вообще-то по натуре своей сдержанный и задумчивый, как бы ушедший в самого себя, Андрей Платонович редко обнаруживал свои чувства. Полет над Киевом — и была та самая минута!

Поскольку я уже нарушил ход своего повествования, расскажу еще о некоторых чертах его характера, фактах фронтовой жизни и работы. Как указывалось, так называемые оперативные корреспонденции он не писал. Это, считал он, оставалось прерогативой журналистов. Был даже такой случай. Состоял Платонов в корреспондентской группе, возглавляемой Михаилом Зотовым. В дни нашего наступления Зотов как-то «запарился». Наши войска освобождали один город за другим. Почти каждый день в штабе фронта проводили для спецкоров пресс-конференции. Зотов не успевал на совещание и попросил Платонова выручить его. Писатель ответил:

— Я схожу. Все замечу. Писать корреспонденции я не умею. Ты уж сам. Я слово в слово запишу…

Ходил. Стенографически точно записал и передал свои записи Зотову.

Но однажды Платонов все же изменил своему принципу. Это было в дни боев за Могилев. Командующий армией выделил для корреспондентов «Красной звезды» самолет «У-2». Спецкоров было двое. — Андрей Платонов и Павел Милованов. Милованов торопился на самолет, чтобы поспеть ко взятию города. Но Платонов не пустил его. Не захотел остаться. Они упросили командарма дать двухместный самолет, и полетели оба.