Давид Ортенберг - Сорок третий. Рассказ-хроника.

— Саша! Откуда? Куда?

— Тебя повидать. Давно собирался. А заодно посмотреть, как вы здесь воюете. И даже написать о вас.

Привез он почему-то мне в подарок пишущую машинку с немецким шрифтом, каких у нас самих было навалом, и, чудак-человек, объясняет:

— Только буквы заменить и будет работать…

Посидели мы с ним недолго, я торопился на правый фланг армии, где обстановка была сложной. Ему же я посоветовал, если он хочет увидеть, как воюют в Карпатах, отправиться к горе Круглая — там наши войска начали очередной штурм, да еще заглянуть в Чехословацкий корпус. Дал в провожатые своего адъютанта.

Условились, что отведем душу в неторопливой беседе вечерком. Но обстоятельства задержали меня в дивизии. Александр Остапович не дождался моего возвращения, и встретиться во время войны нам больше не удалось. А о том, что он увидел у горы Круглая, и о его встречах с генералом Свободой, я узнал из его очерков, опубликованных в «Красной звезде».

Чаще других писал мне и подолгу жил у меня Константин Симонов. Иногда это были пространные письма, в которых Симонов как бы отчитывался передо мною, старым редактором. Он почему-то всегда, и даже после войны, любил, представляя меня друзьям и знакомым, говорить: «Это мой старый редактор».

Вот одно из его писем:

«…Хочется рассказать в двух словах о себе. Получил сейчас два месяца отпуска и сижу все время, как гвоздь, над доработкой романа. Честно говоря, помимо самого увлечения темой, еще очень хочется от лица писателей-фронтовиков как следует утереть нос всем нашим глубокомысленным литераторам, с начала войны пишущим большие произведения в тиши своих кабинетов. Сейчас кладу все силы на то, чтобы это пожелание не осталось у меня просто словами. Параллельно работаю с Пудовкиным над сценарием о Москве — словом, дел по горло…

У меня прошли обе премьеры — «Жди меня» в театре драмы и «Русские люди» во МХАТе. Оба спектакля получились в общем хорошо, хотя «Русские люди» я уже смотрел столько раз, что во МХАТе, даже на премьере, не удержался от того, чтобы не вздремнуть разочка два во время действия.

Вот, дорогой мой, таковы в основном все мои дела на сегодняшний день. В ближайшее время никуда на фронт не еду — надо дожать то, что начал, но в первую же поездку надеюсь двинуться прямо к тебе…

Дорогой Давид, мы с тобой за нашу давнюю дружбу редко объяснялись в любви, но сейчас мне очень хочется сказать тебе, что ты для меня очень дорог и что, если у меня будет трудно в жизни, я первым обращусь к тебе, а если у тебя будет трудно, ты должен сделать то же самое…»

Позволю себе привести еще одно письмо. Это как бы продолжение отчета Симонова о своей жизни и работе:

«Все еще продолжаю возиться с романом. Казалось бы, давно должен был кончить, но, когда стал читать уже выправленное после машинки, выяснилось, что еще много сырого, и стал править заново. Думаю через три-четыре дня все-таки кончить его совсем. Параллельно закончил сценарий о Москве вместе с Пудовкиным. Сценарий, по-моему, получился интересный, сделан он не как история войны, а скорей как дневник ее. Главным материалом послужили мои собственные дневники того полугодия. В Комитете кинематографии по причине неожиданности и непохожести этого на все сценарии, сдаваемые туда до сих пор, пока что отказались его ставить… Столпер, который делал картины «Парень из нашего города» и «Жди меня», будет ставить картину о Сталинграде. Так же как и в романе, одним из двух главных действующих лиц будет девушка, образ которой у меня явилась мысль написать еще тогда, когда мы с тобой переплывали Волгу и говорили с твоей землячкой Викторией… До такой степени устал от писания романа, что, как говорится, котелок просто-напросто не варит. Думаю подредактировать, на что уйдет еще недели две-три, а потом поехать на фронт. Вот тогда-то у нас с тобой, очевидно, и состоится свидание, чего от всей души желаю».

Были письма и короткие, но все согретые дружеским теплом. Особенно я рад был, когда в них стояло два слова: «Вылетаю. Костя».

Что-то вроде этого представляла депеша, полученная мною, когда КП армии располагался в польском городке Пщине. В этот раз Симонов прибыл к нам вместе с Валентиной Серовой. Меня это не удивило — был, можно сказать, «приучен» к таким неожиданностям еще в «Красной звезде». Впервые нечто подобное случилось зимой сорок второго года в дни Московской битвы. Я собирался в очередную поездку на Западный фронт, в 5-ю армию генерала Л. А. Говорова. Предложил и Симонову поехать со мной, сказал, чтобы утром был в редакции. В назначенный срок Симонов появился в сопровождении жены. «Ничего особенного, — подумал я вначале, — женам полагается провожать мужей на фронт. Для чего только сама она оделась по-походному — полушубок, валенки, шапка-ушанка?» Симонов объяснил:

— Валя напросилась в поездку вместе с нами.

— Костя, — возразил я. — Не на прогулку же мы едем…

Но тут в наш разговор вмешалась Серова:

— Ведь я актриса. Нужно же мне лично посмотреть и почувствовать, какова она, война. Без этого как можно играть на театральной сцене и в кино?

Убедила. Отправились под Можайск. Признаться, поначалу появление в таком составе на армейском КП, а тем более в дивизиях и полках несколько шокировало меня. Но Симонов спешил на выручку — везде и всюду сам представлял Валентину:

— Это актриса Серова, — и неизменно добавлял: — Моя жена.

Вернусь, однако, к Пщине. Обстановка в этом районе на четвертом году войны была совсем иной, чем под Можайском в сорок втором. В этом теперь тихом польском городке 38-я армия приводила себя в порядок после длительных ожесточенных боев и готовилась к новому наступлению. И я не только, даже мысленно, не упрекнул Симонова за появление его вместе с Серовой, но был обрадован неожиданным гостям. В Пщине мне был отведен двухэтажный дом. Весь второй этаж я отдал Косте и Вале. Симонов с утра выезжал в войска и до позднего вечера занимался там своим газетным и писательским делом, а Серова тем временем выступала с небольшими концертами в частях армии. Прожили они у меня три недели.

Наезжал ко мне Симонов и вдвоем со стенографисткой. И тогда работал еще напряженнее: вернувшись из дивизий или полков, спешил по горячим следам продиктовать свои впечатления. Наша армия стала для Симонова, выражаясь армейским языком, в своем роде писательским, корреспондентским КП. Отсюда он выезжал в штаб 4-го Украинского фронта, чтобы встретиться с его командующим генералом Петровым, в 1-ю гвардейскую армию, тоже воевавшую в Карпатах, в Чехословацкий корпус Людвика Свободы. Но все же больше всего времени проводил в 38-й армии. В этом нетрудно убедиться, если прочитать его дневники «Разные дни войны»: почти вся пятая — последняя — глава книги посвящена увиденному в нашей армии.