Давид Ортенберг - Сорок третий. Рассказ-хроника.

Сама должность, казалось бы, должна была приковать его к редакционному креслу. Но он регулярно приходил ко мне и отпрашивался на фронт хотя бы на два-три дня под предлогом, что ему совершенно необходимо посмотреть, как работают и живут корреспонденты. Отбыв в командировку, не торопился вернуться в редакцию, и я получал депешу с фронта, в которой Анохин просил продлить ему командировку еще на неделю, а, случалось, потом и еще на неделю.

Нетрудно было догадаться, чем он занимался на фронте. Об этом можно судить по корреспонденциям, которые он присылал в редакцию. Словом, никаких начальственных функций он там не выполнял, а самовольно назначал себя спецкором. Конечно, инициатива Анохина вызывала у нас добродушную улыбку, и мы прощали ему фронтовые «самоволки», а порой и хвалили за это.

Был у нас в редакции закон: чтобы писать правду о войне, надо видеть войну своими глазами. Именно Анохину принадлежала афористичная фраза «Мой глаз — алмаз». А что он именно так действовал, ясно видно по характеру его корреспонденций. Об этом свидетельствуют и его письма семье:

«…Только что вернулся с передовых позиций… Клавочка, Неличка, Феликс! Если бы вы могли хоть одним глазком посмотреть, как дерутся наши красные воины, непременно сказали бы: «Вот это да, вот это богатыри!» Работаю много и с увлечением. Часто бываю на передовых позициях, встречаюсь с замечательными людьми, пишу о них. У меня теперь много боевых друзей. Эх, какие у них высокие душевные качества… Я успел увидеть и сам пережить много трудностей войны. И должен честно сказать, что, ей- ей, не так черт страшен, как его малюют. Главное заключается в том, чтобы в любых условиях ты верил в свои силы, в правоту великого дела, и тогда никакие страхи тебя не одолеют…»

Не случайно в некрологе говорилось: «Товарищ Анохин не раз бывал в исключительно тяжелой обстановке. Чуждый всякому подобию паники, он всегда бесстрашно глядел в лицо опасности, служа примером большевика, командира Красной Армии».

Последняя фронтовая командировка Анохина была в район Великих Лук. Он узнал, что наши войска форсировали реку Ловать, и на «эмке» устремился туда. Следом с интервалами шли машины корреспондентов других центральных газет, в том числе и собкора «Правды» Бориса Полевого. Когда они приближались к КП полка, начался густой артиллерийский обстрел, а после него бомбежка «юнкерсов». Правдисты переждали, а потом, подъехав к КП, увидели, что краснозвездовская «эмка» вся изрешечена осколками бомбы. Рядом лежал убитый шофер Панин, а в машине, не успев из нее выскочить, истекал кровью Анохин: тяжелое ранение в грудь и живот, множество мелких ран. Друзья сразу же доставили его в медсанбат, но он уже был мертв.

С воинскими почестями корреспонденты похоронили своего товарища. Прощальное слово сказал Полевой. Под залп ружейного салюта гроб опустили в могилу на берегу реки Ловать у деревни Самушенки между Великими Луками и Холмами…

Перечитывая страницы тогдашней газеты, я вспомнил и погибшего Панина. Это был боевой, мужественный шофер, к которому в редакции относились с большим уважением, — не зря к нему с чьей-то легкой руки привязалось уважительное имя «Кузьмич». Наши спецкоры, выезжая на фронт, стремились заполучить «эмку» с Кузьмичом. Погиб Панин на боевом посту. Почему же, напечатав некролог Анохина с портретом, мы не отдали дань своей памяти рядовому Панину, боевому воину? В предыдущей книге я уже рассказывал, что Сталин запрещал печатать некрологи и объяснял более чем странные мотивы этого запрещения. Прорывались на страницы газеты только некрологи, подписанные Жуковым, Василевским, Мехлисом и однажды Василием Сталиным. При гибели наших корреспондентов мы брали на себя смелость и, никого не спрашивая, публиковали свои редакционные некрологи. И конечно, о Панине надо было тоже сказать, но по существовавшему тогда заскорузлому правилу этого не сделали — все же разные у них были погоны. Пуля или снаряд не выбирают свои жертвы, смерть как будто бы должна всех уравнять. А выходило — все-таки не всех.

6 марта.Самые важные сообщения приходят ныне с Западного и Калининского фронтов. Наши войска берут один город за другим: Сычевка, Ржев, наконец, Гжатск. Я пишу «наконец», потому что вспомнил поездку с Ильей Эренбургом в 5-ю армию Говорова во время нашего подмосковного наступления год с лишним назад. Были мы в дивизии полковника Н. И. Орлова, когда она только-только взяла Бородино и готовилась к новому рывку. «На очереди, — сказал мне комдив, — Гжатск. Дня через два освободим город». Через месяц я снова был в этой дивизии, но уже с Константином Симоновым. Был Орлов в таком же партизанском одеянии, в каком мы его видели в Бородине: стеганые штаны, полушубок и танкистский шлем. Недавно ему присвоили генеральское звание, обмундирование достали, а папахи с алым верхом не смогли найти. Я и привез ему в подарок папаху:

Это за Бородино…

Орлов примерил ее. Подошла. Поблагодарил, а потом снял и то ли в шутку, то ли всерьез сказал:

— А за Гжатск ее следует у меня отобрать…

Да, с Гжатском не получилось ни за два дня, ни за две недели. Путь до него оказался длиною в четыреста с лишним дней. И вот радостная весть — наконец Гжатск освобожден! Туда выехали два наших спецкора — Павел Слесарев и Яков Милецкий и в тот же день передали обширную корреспонденцию о боях за Гжатск.

Конечно, никто из нас не мог вообразить себе, что придет время, и этот провинциальный городок будет назван славным именем первого в мире космонавта — Гагарина. Если год назад немцы смогли на ходу создать там оборонительную линию, нетрудно себе представить, какой мощный укрепленный район они построили за многие месяцы московской битвы. Приведу несколько строк, показывающих, какой это был крепкий орешек:

«Неприятель более года сооружал вокруг Гжатска многочисленные доты и дзоты, устраивал противотанковые рвы и эскарпы, проволочные заграждения, бесчисленные минные поля… Достаточно сказать,"что в некоторых направлениях враг построил от 40 до 60 дзотов на один квадратный километр… Многие участки обороны имели до 2000 метров траншей и ходов сообщений, что позволяло немцам быстро и скрытно сосредоточивать живую силу там, где это требовалось в данный момент, и внезапно переходить в контратаки…» Одно это уже показывает, сколько сил, умения, тактического искусства надо было иметь нашим частям, чтобы сломить сопротивление врага.

Позавчера немцы начали контрнаступление в районе Донбасс — Харьков. В сводках же Совинформбюро за минувшие два дня более чем странное сообщение: «Северо-западнее Харькова бойцы N-ской части овладели одним населенным пунктом». Материал наших спецкоров о немецком контрнаступлении по указанию Ставки задерживается. Единственное, что нам удалось сделать в обход всех запретов, напечатать вот такие строки: «Естественно, что такому пока еще сильному врагу, как немецко-фашистские войска, удается на отдельных участках сосредоточивать значительные группировки… Нашим войскам приходится отбивать ожесточенные контратаки танков и мотопехоты противника в Донбассе. Подтянув резервы, неприятель предпринял несколько контратак западнее Харькова… От врага можно ожидать еще новых авантюр…»