Давид Ортенберг - Сорок третий. Рассказ-хроника.

Командир 491-го арм. минометного полка подполковник Плохунов» 6.8.44 г.

Конечно, я гордился своим сыном, а вместе с тем сердце щемило, тревога за его жизнь меня никогда не покидала, как и симоновского героя, комдива Горшкова.

Ныне, на расстоянии почти в полстолетия, хочу признаться в том, о чем никогда никому до сих пор не говорил. Когда я вернулся из полка, у меня появилась мысль: не забрать ли Вадима в штаб армии, скажем, моим адъютантом? Но вскоре после этого в одном из корпусов нашей армии я был свидетелем странной перепалки между командиром корпуса и старшим лейтенантом. Комкор посылал старшего лейтенанта с заданием куда-то, а тот отказывался и на повышенных тонах говорил:

— Не пойду. Сказал, что не пойду, и все…

А командир корпуса все его убеждал, что надо пойти.

Кто это? — спросил я стоявшего рядом со мной начальника штаба корпуса.

— А это сын командира корпуса, его адъютант.

Услышав такое, я сказал себе: «Нет, пусть Вадим служит в полку, буду бога молить, чтобы судьба прикрыла его своим крылом…»

В середине марта Николай Тихонов прислал из Ленинграда письмо. Объяснял, почему реже стал нам писать. Оказывается, Политуправление поручило писателю в срочном порядке создать книгу о танкистах-гвардейцах. Николаю Семеновичу досталась, жаловался он мне, «самая неблагодарная статья» — вступительная. Книга готова, на днях сдают в печать, и он обещает для нас четыре статьи. Мы знали, что если Николай Семенович сказал — будет сделано. И как бы он ни был занят, никогда не забывал своих ленинградских писем. Вот и сегодня идет в набор его очерк «Ленинград в марте». Как много может сказать читателю пейзаж, нарисованный художником:

«Такой ранней весны не припомнят ленинградцы. С наблюдательных вышек открывается море давно некрашенных бледно-красных крыш… На деревьях уже сидят толстые, сытые воробьи и чирикают, как в апреле. Неповторимые закаты над заливом перепоясаны нежными зелеными, голубыми, радужными полосками, звезды по ночам крупные, белые, яркие, и навстречу им летят красные звезды зенитных разрывов. Отовсюду тянутся прозрачные туманные лучи прожекторов, скрещиваются, переплетаются и вдруг сверкают отточенными, яркими гранями… Воздух легок и прозрачен, ветер доносит далекую канонаду…»

Ленинградцам стало легче дышать, хотя прорыв блокады лишь приоткрыл ворота на Большую землю, а вокруг города — огненная дуга фашистских войск, не прекращаются обстрелы, налеты авиации. На севере города — финны. О них писатель пишет:

«…Все уже привычно, все буднично. На севере, на холмах, стоят в тишине сосновые рощи, тихи окопы и дзоты. Редко здесь раздается стрельба, редко слышен гул моторов. В глубоких блиндажах сидят осоловелые белофинны, отупевшие от бесконечной войны, ругают немцев, читают письма из дома, где пишут, что в маленькой деревушке уже двух третей мужчин нет, они лежат на кладбище. Что же это будет? Они принимаются ругать немцев. Перебежчики устало рассказывают об этом и поют песенки, распространенные в их армии, ядовитые строки про гитлеровцев, которым шюцкоры продали Финляндию». Читаешь и чувствуешь, что рядовой финн жаждет мира. Но, увы, того дня, когда наступит мир на этой границе, еще пока не видно. Потребовались две большие операции лета сорок четвертого года — Выборгская и Выборгско-Петрозаводская, чтобы здесь с войной было покончено…

2 апреля.На Калининском фронте, где недавно погиб наш спецкор Александр Анохин, ранен писатель Василий Ильенков. Фронт сразу оголился, оставшись без корреспондентов. Надо было немедленно послать кого-нибудь из редакции. Выбор пал на Ефима Гехмана.

Недели через две получаю от него телеграмму: «Прошу разрешения выехать в Москву по важному делу». Прибыв в редакцию, Гехман явился ко мне и рассказал невероятную даже для военного времени историю.

На новом для себя фронте корреспондент стал приглядываться к солдатской жизни, прислушиваться к разговорам бойцов. И вот что его поразило: уж очень много повсюду говорили о еде. вернее, о перебоях в питании. Однажды Гехман разговорился с командиром стрелкового батальона об особенностях обороны в болотистой местности. Молодой комбат откровенно пожаловался корреспонденту на то, что очень трудно организовать перекрестный огонь при рассредоточенности позиций.

— Мы бы с этим делом справились, если бы людей у нас было побольше… А то много народу значится в списках, но половина лежит в медсанбатах. Лечатся. Истощены…

Рассказ комбата насторожил корреспондента. Он решил побывать в других полках и батальонах. И здесь та же картина. Поговорил Гехман с полковыми интендантами, и те сказали, что на армейских и дивизионных продовольственных базах не всегда могут получить положенные солдату по норме продукты. Оказывается, там производят замену — вместо мяса часто выдают яичный порошок, вместо картофеля и овощей — пшено. Интенданты сетовали и на то, что продукты не доставляют с баз в полк, за ними приходится посылать свой транспорт. А какой транспорт в батальонах и полках! Да еще по здешним трудным дорогам! Воины постоянно недоедают, слабеют, начинают болеть.

В эти дни корреспонденты центральных газет получили приглашение на фронтовую конференцию врачей-терапевтов. Гехман тоже получил билет. Спецкор обратил внимание на необычную повестку дня этой конференции. Среди двадцати докладов одиннадцать были посвящены лечению истощенных воинов. Как и полагается на медицинской конференции, у докладов были научные названия: «Экскреторная функция желудка у истощенных», «Скорбут и его диагностика» и т. п.

Перед началом конференции капитан Гехман обратился к начальнику тыла генералу Смокачеву, члену Военного совета фронта, и, невзирая на его высокий пост и высокое звание, прямо заявил: На мой взгляд, не наукой об истощении надо заниматься, а сытно кормить бойцов. Больше пользы будет…

Возмущенный тем, что какой-то капитан его поучает, генерал сказал корреспонденту:

— Мы сами знаем, что нам обсуждать и вообще что нам делать. А если вам неинтересно слушать доклады, можете уехать, никто вас не заставляет присутствовать на конференции. Но Гехман не уехал. Он внимательно слушал мудреные доклады фронтовых медиков. Но самое главное узнал в перерыве между заседаниями. Пожилой терапевт, служивший полковым врачом еще в первую мировую войну, охотно объяснил спецкору незнакомые ему термины, весьма остроумно комментируя некоторые доклады:

Вы спрашиваете, товарищ капитан, что такое скорбут? — пояснил многоопытный врач. — Это вид цинги. Откуда ее занесло на наш фронт? Очень просто. Сейчас весна, зелени еще нет, самое время для авитаминозов. Но первопричина скорбута и иных видов истощения зловещий «эквивалент». Это, позволю себе заметить, не медицинский, а скорее интендантский термин. Увы, у нас действует правило эквивалентной замены одних продуктов другими. По количеству калорий замена получается будто бы равноценной, а на деле — сплошная ерунда. В сутки бойцу полагается 750 граммов картофеля и овощей, а их «эквивалентно» заменяют 130 граммами пшена. Если в дивизии, например, десять тысяч бойцов и офицеров, то каждый день надо доставлять семь с половиной тонн картошки и овощей. Для этого требуется пять полуторок, а с пшеном дело куда проще: нагрузил и доставил все на одной машине. К тому же пшено можно получить тут же, на армейской базе, а картошки здесь нет. На базе можно получить только наряд на нее, а потом гони машину в какой-нибудь дальний совхоз или на станцию километров за двести. Конечно, нерадивым интендантам куда проще получать и возить пшено. Та же история и с мясом: дневная норма — 200 граммов, но ее разрешено заменять 35 граммами яичного порошка — опять вес в шесть раз меньше. И вот завозят в роту пшено и яичный порошок. Вскипятил повар воду с пшеном, засыпал горсть яичного порошка, и — милости просим — «обед» готов. Тонкая пленка жира разошлась с первыми черпаками, а осталась одна вода и немного разваренного пшена. Болтуха! Как же не появиться в этих условиях скорбуту? Вот так он и проник у нас во многие места и забрался даже на повестку врачебной конференции…