Давид Ортенберг - Сорок третий. Рассказ-хроника.

— Хорошо пишете о людях. Много можно почерпнуть и из статей, — подсластив таким образом пилюлю, генерал выложил свои претензии к газете. — Но есть в статьях шапкозакидательство. Не во всех материалах, но есть. Не так легко даются победы, как это иногда изображает газета…

Были и другие замечания, но эти запомнились Трояновскому больше всего.

— Так что, — сказал спецкор, — и вам, наверное, придется выслушивать не только комплименты!..

— Что ж, — ответил я, — для этого я и приехал сюда.

Принял меня Петров в не тронутом войной двухэтажном домике. Я увидел широкоплечего генерала с рыжеватым отливом волос. На его чуть-чуть загорелом под южным солнцем лице поблескивало пенсне в золоченой оправе. Китель на нем сидел как-то тесновато, ворот был расстегнут. Сразу же пригласил в соседнюю комнату, где на столе, накрытом узорчатой скатеркой, совсем по-домашнему гудел медный самовар. Рядом — коньяк, водка и скромная домашняя снедь. Гостеприимная хозяйка, жена Петрова, сразу же налила нам крепкий, почти черный чай.

— Где Симонов? — спросил меня Иван Ефимович. — Большой талант, настоящий русский писатель. Очень хорошо вел себя в Одессе. Много от него можно ожидать.

Полюбил Иван Ефимович Симонова. И Симонов ему платил тем же. Они переписывались. В одном из своих писем Петров, командовавший под конец войны войсками 4-го Украинского фронта, приглашал писателя приехать к нему в Карпаты. «Думаю, — писал он, — вам, как писателю, у нас будет интересно. Если приедете, — не раскаетесь». Симонов присматривался к этому, как потом писал, «незаурядному, умному генералу». Отмечу, что многие черты облика и характера Петрова писатель запечатлел в образе генерала Ефимова — одного из главных персонажей романа «Так называемая личная жизнь».

Во время нашей долгой беседы я убедился, что Иван Ефимович действительно внимательно читает «Красную звезду», запомнил многих наших корреспондентов, особенно тех, кто был с ним в Одессе и Севастополе. Трояновский был прав — критические замечания Петров не утаил, много дал интересных советов редакции.

Просидели мы до поздней ночи. Не одну чашку чая выпили. Жена Петрова ушла отдыхать, хозяйничал Петров сам. Наливал из самовара кипяток и делал это с какой-то необычной торжественностью. Спохватившись, спросил:

— Может быть, вам коньяк или водку?

— То же, что и себе, — ответил я.

— Я не пью, — сказал Иван Ефимович. — Я против того, чтобы на войне пили. Мешает. Пригубить могу. А вы пьете?

— В общем, оба пригубили рюмки.

Был у меня один вопрос, который я оставил на конец разговора, — о награждении наших корреспондентов по Северо-Кавказскому фронту. Убеждать Петрова не пришлось. Он поддержал мою идею:

Павленко надо наградить орденом Красного Знамени, — сказал Иван Ефимович, — а остальных обсудите с Баюковым.

Владимир Баюков — член Военного совета фронта, мой старый добрый знакомый — тоже считал, что краснозвездовцы проявили себя лучшим образом: остальных корреспондентов наградили орденами Отечественной войны и Красной Звезды. Вечером пригласили их в Военный совет, торжественно вручили награды и, как было принято, «обмыли» их.

На следующий день мы с Теминым отбыли под Новороссийск, в 18-ю армию. Первая остановка была в Геленджике, где расположилась редакция армейской газеты «Знамя Родины». Редактировал ее Владимир Верховский, мой коллега по довоенной «Правде». Собрав коллектив редакции армейской газеты — там был и Сергей Борзенко, кажется, единственный журналист, награжденный Золотой Звездой Героя, они попросили, чтобы я рассказал о московских новостях. Разговор был непринужденный, дружеский, о чем только не спрашивали — о делах главпуровских, о Ставке и чуть ли не о дальнейших планах войны, словно я был всезнающим, всемогущим богом.

Из Геленджика мы с Верховским направились на цементный завод «Октябрь». Немцам удалось захватить его западную половину, а дальше они не смогли продвинуться ни на шаг. Так и стояли друг против друга наши и вражеские войска в этом бастионе из цемента и железа, не давая друг другу ни минуты покоя. Пришли на завод. Только хотели выйти из здания во двор, как рядом шлепнулась мина и ее осколки забарабанили по стене и дверям.

Так все время, — объяснил Верховский. — Но и немцам там жизни нет.

Гордостью обороны был «Сарайчик», расположенный в двадцати метрах от немецкой позиции. Сколько раз пытались они взять его штурмом, сколько вложили сюда снарядов и мин — не счесть. Не удалось им сломить и дух его защитников. Держал здесь оборону взвод 1339-го полка. Я решил посмотреть «Сарайчик», встретиться с его героическим гарнизоном. В провожатые мне дали начальника отдела фронтовой жизни армейской газеты Ивана Семиохина. Этот высоченный, могучего телосложения майор здесь часто бывал и знал все ходы и выходы. Туда добраться можно было только ночью, ибо немцы вели огонь с совсем близкого расстояния.

«Сарайчик» оказался вовсе не сараем, а трансформаторным узлом, огражденным мощной бетонной стеной. «Сарайчик» — его кодовое название. Познакомившись с бойцами гарнизона и их командиром лейтенантом Мирошниченко, мы увидели боевых, бодрых и веселых ребят. Вели себя спокойно, достойно, хотя опасность подстерегала их каждую минуту. Но к ней уже притерпелись, если вообще можно притерпеться к разрывам снарядов и мин, посвисту пулеметных и автоматных пуль. А когда об этом зашла речь, один из бойцов, сержант с черными, точно нарисованными, усиками, сказал:

Бояться? Так и немец боится. Кто больше — вот вопрос! Мы же на своей земле, а они в «гостях»…

Вот она, истинная солдатская мудрость!

Взвод дежурил неделю, затем приходила смена. Так уж водится на войне: считают дни, часы, а напоследок и минуты. Конечно, признались они, и «мы так». А лейтенант объяснил:

Там, на 9-м километре, в полку, спокойнее, а потом баня, еда погорячей и песни, а у кого и девчата…

Понравилось мне, что люди не рисовались, не говорили, что им все нипочем, а несли солдатскую службу, как положено. А ведь на войне от людей ничего больше и не требуется!

Возвращались мы тоже в темноте. Немцы вели редкий минометный огонь по заранее пристрелянным ориентирам, а они хорошо были известны Семиохину. Он повел меня в обход этих ориентиров. Когда вернулись в редакцию, я сказал моему спутнику:

— А говорили, что страшно…

Семиохин остроумно парировал:

— Конечно, раз нас не убило, теперь не страшно…

На второй день отправился на КП армии, там сначала встретился с членом Военного совета С. Е. Колониным, вдвоем с ним пошли к командарму К. Н. Леселидзе. Я увидел худощавого, невысокого роста генерала с выразительным лицом и блестящими умными глазами, приветливого и улыбчивого. Он дал команду подготовить завтрак, а пока предложил выйти в сад, где в густой ряд выстроились деревья с набухшими почками. Леселидзе и Колонии рассказали все или почти все о высадке десанта на правом берегу Цемесской бухты, в предместье Новороссийска — Станичке, именуемой Малой землей. Я сказал, что хотел бы побывать на плацдарме.