Давид Ортенберг - Сорок третий. Рассказ-хроника.

— Кто разрешил? Рассредоточиться!.. Лечь… Мы тоже легли с ними, взволнованные, потрясенные. Новые разрывы мин прошли где-то справа, в шуме бурунов неспокойного моря. Вскоре показались сейнера. На одном из них, мотавшем нас как на качелях, вместе с ранеными десантниками насквозь промокшие вернулись в Геленджик.

Должен отметить, что и в «Красной звезде» о десанте не было ни строчки. Объяснение этому есть, хотя оправданий нет. Как известно, десант имел своей задачей оказать помощь 47-й армии в освобождении Новороссийска и Таманского полуострова. Десантные части, захватив плацдарм, создали угрозу правому флангу обороны противника и отвлекли на себя значительные силы врага с других участков фронта. Однако армейская операция успеха не имела, поэтому в Москве решили о ней, в том числе и о десанте, ничего не публиковать. Так что вины наших корреспондентов в том, что они ничего не писали, не было. Единственный упрек, который можно было бы им предъявить, — никто из них ни разу не побывал на Мысхако. Можно было бы написать о героях боев, и мы бы это напечатали, не обозначив район боевых действий, что не раз делали. При первой нашей встрече я не стал их упрекать, да и теперь, когда вернулся в Краснодар и встретился с ними снова, ничего им не сказал, но вскоре пришла в Москву телеграмма: «Сегодня мы были там, где вы были. Посылаем первую корреспонденцию…» С удовлетворением прочитал эту телеграфную ленту. Мне было ясно, что слово «там» не только означало закодированное ими название плацдарма, но свидетельствовало, что наши корреспонденты поняли меня без слов.

Несколько слов о названии Малая земля. Отмечу, что плацдарм на Мысхако в ту пору, когда я там был, никто не называл Малой землей. Не знаю, кто первый так его окрестил, но хорошо известно, как раздули разные подхалюзины «подвиги» в этих боях Брежнева, начальника политотдела 18-й армии, когда он стал генсеком. И делалось это не только с его благословения, но и при его непосредственном участии и настоянии. Это кадило так раздули, что в народе посмеивались и говорили, что Брежнев сделал Малую землю чуть ли не главным событием Отечественной войны. Передавали друг другу и такой анекдот: «Брежнев превратил Малую землю в большую, а Большую землю в малую…»

О своей поездке к десантникам я впервые написал в 1975 году. В редакции, читая мою рукопись, а затем и верстку, говорили:

— Как же так? Вы были на Малой земле и ничего о Брежневе не пишете?

— А я его там не видел и ничего о нем не слышал…

— Но даже люди, которые там вообще не бывали, так его расписывают, — настаивали в редакции.

Я промолчал. А меня продолжали уговаривать:

— Давайте хотя бы его имя вставим.

— Нет…

Очерк появился без упоминания имени Брежнева. А потом, когда его не стало, встретив меня, с неуместной лестью говорили:

— Вы тогда совершили подвиг…

Никакого подвига, конечно, не было. Но основания волноваться за судьбу рукописи у редакции были. Мне назвали какую-то книгу, которую из-за того, что в ней нет славословия по адресу Брежнева, не выпустили. Так было и с воспоминаниями вице-адмирала Г. Н. Холостякова, командовавшего силами высадки на плацдарм. Его книгу долгое время не пускали в свет только потому, что Брежнев в ней не был нарисован как главная фигура «Малой земли».

В книге Г. К. Жукова «Воспоминания и размышления» описывается такой эпизод. Маршал прибыл в апреле 1943 года в 18-ю армию, чтобы выяснить возможность проведения операции по расширению новороссийского плацдарма. Пришел к выводу, что у нас не хватает для этого сил. Решили отказаться от операции. А далее в книге следует такая фраза: «Об этом мы хотели посоветоваться с начальником политотдела 18-й армии Л. И. Брежневым, но он как раз находился на Малой земле…»

Не Жуков написал эту смехотворную фразу, ее ему вписали. Как это было на самом деле, рассказала дочь маршала Мария:

«В литературном творчестве главное — писать правдиво или не писать вообще» — таково было кредо отца. Единственный раз он отошел от этого принципа, когда в книгу его воспоминаний были включены «чужеродные», если можно так выразиться, строки о полковнике Брежневе, о котором отец во время войны вообще ничего не слышал. Несколько бессонных ночей и непрерывных раздумий до страшных головных болей (отец тогда был уже очень больным человеком) последовали за предложением «свыше» включить эти строки в книгу. Тогда моя мама — Галина Александровна — уговорила отца только тем, что, во-первых, никто из будущих читателей не поверит в принадлежность этих строк его перу, а во-вторых, если он не пойдет на компромисс, то книга вообще не выйдет в свет. А отец так об этом мечтал. Он боялся умереть, не увидев плоды своего многолетнего труда.

Эти принудительные строки фигурировали в шести изданиях книги Жукова. И только в седьмом издании книги в 1986 году ближайшая помощница и редактор книги Жукова А. Д. Миркина сняла ее. Все стало на свое место.

Теперь, думаю, понятно, почему редакция так настаивала, чтобы я в своей книге написал о Брежневе.

Еще несколько слов о Брежневе. Я знал его с начала тридцатых годов. В ту пору я работал в Днепродзержинске редактором городской газеты «Дзержинец». В этом городе в металлургическом институте училась моя жена, Елена Георгиевна. Там же учился и Брежнев. Я его не видел и ничего о нем в горкоме, где я состоял членом бюро, не слыхал. О нем мне порой рассказывала жена. Был Брежнев «рядовым» студентом, ничем не выделялся. Жил не очень богато, бывало, обращался к Елене Георгиевне с просьбой: «Ленка, одолжи пять рублей»… Рассказывала она, что не очень-то хватало у него грамоты. Кстати, в этом нетрудно было убедиться, слушая его доклады уже в пору генсекства, где он даже не мог правильно расставить ударения и говорил: «События в Конге…» Был он простым парнем и, конечно, о кресле генсека не мечтал.

Через какое-то время попал на партработу, а оттуда, во время войны, на фронт. Почти все четыре года войны работал на одной и той же должности — начальником политотдела армии. Тоже талантом не блистал. Очень переживал, что его не выдвигали на больший пост. Многие его коллеги стали членами военных советов армий, начальниками политуправлений фронтов. Характерно, что и генеральское звание он получил не в 1943-м, как другие начпоармы, а в 1944 году. Считал, что его недооценивают. Как-то во время одной из наших встреч (мы с ним воевали на одном фронте и были соседями) он мне признался в этом. А уж когда стал генсеком, не упускал возможности «компенсировать» прошлое, заявить о себе, о своих заслугах действительных, а больше — мнимых. Любопытен в ряду других и такой эпизод.

В послевоенные годы я порой заходил к маршалу К. С. Москаленко, работавшему Главным инспектором Министерства обороны, — наша дружба, начавшаяся в 38-й армии, не угасала. Рассказал он мне такую историю. Написал Москаленко книгу «На Юго- Западном фронте». В этих мемуарах был помещен фотоснимок Брежнева и подпись к нему: «Начальник политуправления 4-го Украинского фронта». Отправил Кирилл Семенович верстку этой книги в ГлавПУР на визу. А там перечеркнули и поставили: «Начальник политотдела 18-й армии». Почему-то решил Москаленко послать верстку с поправкой для ознакомления Брежневу. Во время первомайской демонстрации Брежнев отозвал в сторону Москаленко, стоявшего тоже на трибуне рядом с другими маршалами, и строго спросил: «Ты что, не знаешь, что я был начальником политуправления фронта?» Разволновавшийся Кирилл Семенович сказал: «Это не я зачеркнул, а в ГлавПУРе». А Брежнев стал его упрекать: «А ты кто? Маршал ты или кто? Почему согласился?» Москаленко сразу послал своего редактора, полковника, в Ленинград, где печаталась книга, восстановить старую подпись. Тот прибыл в Ленинград, а книга уже в машине — отпечатано 20 тысяч экземпляров. Остановили печать, внесли поправку, и первый исправленный экземпляр был послан Брежневу. Ответа не последовало.