Давид Ортенберг - Сорок третий. Рассказ-хроника.

Любопытен и такой факт. Разведчикам удалось узнать некоторые подробности о немецком генерале, который действовал на этом участке фронта. Известно было, что генерал во всех проведенных им операциях преподносил нам малоприятные сюрпризы. Но начальник, о котором идет речь, и этим сведениям не пожелал верить. Он настолько был самоуверен, что даже как-то заметил: «Вы мне не называйте имя этого немца, а лучше скажите, когда он покончит жизнь самоубийством». Речь идет об одном из командующих фронтом типа злополучного Горлова из пьесы Корнейчука «Фронт».

Автор упрекает и самих разведчиков: «Я не ошибусь, если скажу, что среди командиров разведывательных отделов есть своего рода «бодрячки», которые не прочь иной раз подлакировать действительность, смягчить истинное положение, чтобы не прослыть паникером и не огорчить начальство».

Статья отмечает ослабление разведывательной работы на фронтах и в армиях в дни затишья: «Когда наступает на фронте относительное затишье, такой разведчик спешит сделать вывод, что у противника иссякли все силы, и сам почти перестает вести активную разведку. Между тем известно, что для разведчиков чуждо само слово «затишье», что именно в период оперативных пауз работа разведчика должна быть особенно напряженной и всесторонней».

Сталинград! Что ныне в городе? Спрашивают все, и конечно, воины-сталинградцы. Рассказывает об этом писатель Юрий Либединский, выехавший туда по нашей просьбе.

Как началось разрушение города, я видел своими глазами, когда в сентябре сорок второго года вместе с Константином Симоновым мы побывали в Сталинграде. Город был в огне и дыму. Всюду разбитые дома, большое количество воронок. Непрерывные бомбежки и артобстрелы. Это было только начало трагедии города.

Что же увидел писатель ныне:

«Вокруг все сквозное. Между голых, обтрепанных сучьев пирамидальных тополей, в пустых глазницах окон видно голубое небо. Взгляду не на что опереться. Повсюду между развалинами открывается широкий пустынный кругозор до самых дальних холмов, ранее скрытых многоэтажными домами и застроенных городскими кварталами. Все теперь обнажено, разрушено, испепелено, неподвижно и лишь на расстоянии нескольких километров солнце ослепительно отсвечивает в редких немногих застекленных окнах… Куда ни кинешь взгляд, вблизи и вдали видны остатки сотен самых причудливых очертаний и неуклюжие колоннады печных труб — зловещая архитектура разрушенного города… Оглядываешься — все неподвижно, прислушиваешься — не прекращается сухой металлический скрежет: ветер качает свисающее с крыш кровельное железо».

Таким выглядит Сталинград спустя три четверти года после того, как мы там были, и спустя четыре месяца после того, как ушли на другие фронты воины-сталинградцы. И ныне там нет затишья: «Временами то вдали, то вблизи прогрохочет взрыв, взовьется столб дыма. Это минеры нашли и взорвали еще одну мину. Но их еще немало. Ищут мины не только саперы, но и жители города. Именно поэтому в пустой раме магазинного окна развернута диковинная витрина: выставлена разнообразная коллекция мин и указано, как их искать и как обезвреживать».

Но город не пуст. По улицам, расчищенным от обломков домов, движутся люди. Сталинградцы возвращаются в родной город. Едут на попутных машинах, идут пешком. Вот писатель встретил женщину, которая катит тележку на двух колесах; один ребенок сидит на пестрых узлах, другой идет рядом, держась за юбку матери.

— Куда сейчас? — спрашивает писатель.

— Домой, — весело отвечает она, кивая в ту сторону, где раньше высились завод и один из рабочих поселков.

Когда мы с Симоновым шагали по улицам этого поселка, он еще был целым. Правда, в домах никого не было. Жители ушли, оставив все вещи. Один из них, «застрявший» здесь, нам объяснил: все рассчитывают вскоре вернуться. Сейчас там ничего нет — пепельно желтая пустыня. Но женщина с детьми идет уверенно. Она возвращается домой, рассказывает писатель, потому что хочет жить на том месте, где жила раньше, и она будет там жить. Она построит свою хибарку на развалинах, вскопает огород, перебьется как-нибудь, и, как только заводу нужна будет рабочая сила, она пойдет в цех, к станку, детей отведет в детский сад.

Таких хибарок писатель увидел немало. Причудливые постройки возникают на развалинах. С одной стороны — кирпичная стена дома, с другой — серый с рогатыми буквами обгоревший борт немецкой грузовой машины, с третьей — кусок забора. Сверху листы кровельного железа, сбоку — одеяло, оно обозначает дверь. Да, не сладкая жизнь! Но идут и идут в город. К моменту освобождения он не насчитывал и трех тысяч жителей, сейчас, если судить по выданным карточкам, количество жителей исчисляется десятками тысяч. Но он встретил не только сталинградцев. Увидел писатель девушку по имени Настя, по фамилии Ворошилова. Она чувствует себя тоже дома, камни Сталинграда для нее не чужие. Она знает, что Сталинград отстоял Россию, она приехала из Сибири восстанавливать Сталинград. И таких людей тысячи.

Возвращающихся домой сталинградцев встречает и много трагического. Об этом с болью и волнением рассказывается в очерке. Но послушаем писателя:

«Вернувшись в Сталинград, Елена Дмитриевна Печенкина на месте своего дома нашла крест, наспех сколоченный из обгоревших досок, оставшихся от палисадника. На кресте торопливая надпись то красным, то синим карандашом:

«Здесь похоронены: Иван Онисимович Печенкин, Серафима Петровна Травина. Максим Сергеевич Травин.

— Мама, обо мне не беспокойся, я ушел гнать немцев».

— Похоронил, значит, и ушел, — протяжно сказала Елена Дмитриевна. — Хотя бы слово написал, как это они все погибли. Ну, дедушка Иван Онисимович, покойного мужа отец, он хоть старенький был, но строптивый, ему, конечно, немца было не перенести. А что же с Симочкой моей? Двадцати пяти лет, молодая дамочка, здоровенькая всегда такая… — Елена Дмитриевна вдруг заплакала. — Очень внука жалко, — сморкаясь, сказала она, — первый внучек».

Оказалось, Максиму Сергеевичу Травину только исполнилось 6 лет. Трудно, конечно, представить, чем не угодил он немцам. Вернее всего тем, что он хотел вырасти таким же свободолюбивым русским человеком, как и юный дядя его Леня Печенкин, тот самый семнадцатилетний комсомолец, который, торопливо поставив крест на могиле деда, сестры и племянника, ушел гнать немцев.

Размышляет Либединский и о будущем города: «Если городом считать совокупность зданий, то от Сталинграда мало что осталось, по преимуществу камни, но эти камни щедро окрашены кровью героев… Это камни победы. И нужно, чтобы были сохранены все многочисленные памятники боев на улицах Сталинграда, места подвигов и доблестных смертей и могил героев».