Стивен Гринблатт - Ренессанс. У истоков современности

Поместив Утопию подальше от своей родины, Томас Мор мог без опаски отобразить идею, которую произнести вслух осмелился бы не каждый его современник: языческие тексты, возрожденные гуманистами, очень важны, хотя и необычны для восприятия [269]. Они вновь вошли в интеллектуальную жизнь Европы после многовекового забвения, способствуя не культурной преемственности или пробуждению, а сея смуту в душе. Эти тексты воспринимались как голоса из другого мира, так же отличающегося от нашего, как Бразилия Веспуччи отличалась от Англии, и они притягивали к себе и своим далеким прошлым, и необычайной ясностью мысли.

Описание вымышленного острова в Новом Свете позволяет Томасу Мору выразить и второй тип реакции на античные тексты, будоражащие умы гуманистов. Эти тексты примечательны не отдельными философскими установками, а тем, что они отражают образ жизни в особых исторических, материальных, культурных и социальных условиях. Эпикуреизм обитателей Утопии надо рассматривать в общем контексте человеческого существования.

И этот особый образ жизни должен быть доступен каждому человеку. Томас Мор со всей серьезностью отнесся к утверждению, содержащемуся в поэме «О природе вещей», о том, что философия Эпикура освободит человечество от страданий. Конечно, Мор подразумевал универсальность в том смысле, в каком на греческом языке означает понятие «католический». Эпикуреизм не ограничивается стенами садов элиты, он распространяется на все общество в целом. «Утопия» и вымысел и проект его реализации: от общественного жилья до всеобщей системы здравоохранения, от детских садов и религиозной терпимости до шестичасового рабочего дня. Мор попытался воспроизвести социальные условия, благодаря которым появится возможность того, что стремление к счастью станет коллективной целью общества.

Согласно Мору, такие условия создадутся после ликвидации частной собственности. Иначе алчность человека, «тяга к знатности, пышности, величию и славе» неизбежно приведут к имущественному неравенству и обрекут значительную часть населения на бедность, будут провоцировать недовольство и преступность. Одного коммунизма недостаточно. Необходимо запретить определенные идеи. К примеру, утопийцы сурово наказывают, в том числе и осуждением на самые тяжелые формы рабства, тех, кто отрицает божественное Провидение и загробную жизнь.

Отрицание Провидения и жизни после смерти — два ключевых компонента всей поэмы Лукреция. Томас Мор, в столь яркой художественной форме воплотивший идеи эпикуреизма в самом значительном произведении на эту тему со времени обнаружения поэмы «О природе вещей», выхолостил из нее антиклерикальное идеологическое содержание. Все жители Утопии вправе стремиться к удовольствиям, но те из них, кто думает, что душа умирает вместе с телом, или не верит в предопределенность и творца Вселенной, подлежат аресту и наказанию.

Только таким образом, по версии Мора, удовольствие может быть доступно не только для привилегированной группы философов, удалившихся от общества. Люди, как минимум, должны верить в Провидение, определяющее и состояние и структуру Вселенной, а также знать то, что нормы, регулирующие как удовольствия, так и дисциплинированность поведения, также устанавливаются Провидением. Такая мировоззренческая позиция подразумевает и веру в наказания и воздаяния в загробной жизни. В противном случае станет невозможным поддерживать порядок в уже беспредельно развращенном обществе Mopa [270].

По стандартам эпохи Томаса Мора утопийцы необычайно терпимы. Они не навязывают какую-либо единую религиозную доктрину и не сажают в тиски тех, кто отказывается признавать ее. Им дозволено поклоняться любым богам и даже делиться своими верованиями с другими людьми, соблюдая благонравие и сдержанность. Однако в Утопии не допускается, чтобы кто-то посмел думать, будто душа после смерти разлагается вместе с телом, или подвергать сомнению то, что богов волнуют деяния человечества. Эти люди представляют угрозу. Они недостойны называться людьми, и им не место в обществе. Ибо никто не может находиться среди граждан Утопии, если не согласен с тем, что законы и обычаи действенны только тогда, когда основаны на страхе.

Возможно, страх и искореним в саду философа, но его нельзя искоренить в обществе, состоящем из самых разных людей. Даже при всем социальном благополучии человеческая натура такова, что заставляет его силой или обманом добиваться исполнения своих желаний. Томасом Мором двигали чувства ревностного католика. Однако в это же время к такому же выводу пришел менее набожный человек, Макиавелли. «Законы и обычаи, — писал автор «Государя», — неэффективны, если не полагаются на страх».

Томас Мор попытался представить, что необходимо сделать для создания просвещенного содружества людей, в котором нет жестокости и беспорядка, нет имущественного неравенства и виселиц, а все организовано так, чтобы каждый индивид получал от жизни удовольствие. Виселицы действительно можно демонтировать, оставив лишь несколько в назидание человеку, считает Мор, лишь в том случае, если людей будет постоянно преследовать мысль о виселицах (и воздаяниях) в загробном мире. Без таких средств внушения социальный порядок непременно распадется, поскольку каждый индивид будет стремиться лишь к исполнению своих желаний: «Разве кто сомневается в том, что человек будет хитростью уходить от исполнения общественных законов или нарушать их для того, чтобы реализовать свои желания, если у него нет страха ни перед чем, кроме законов, и нет надежд на будущую жизнь вне смертного тела?» Мор был готов к тому, чтобы одобрить публичную казнь любого, кто думает иначе.

У обитателей Утопии Мора имелись практические основания для насаждения веры в Провидение и загробную жизнь: они считали, что не могут довериться человеку, не разделяющему эти убеждения. Но Томас Мор, благочестивый христианин, руководствовался другими мотивами, наставлениями Иисуса Христа. «Не две ли малые птицы продаются за ассарий {45} ? И ни одна из них не упадет на землю без воли Отца вашего, — говорил Иисус своим ученикам. — У вас же и волосы на голове все сочтены» {46} . Перефразируя эти слова, и Гамлет сетовал: «Есть воля Провидения и в падении воробья». Кто из истинных христиан посмел бы поспорить с этим?

Но такой человек нашелся, им был доминиканский монах Джордано Бруно. В середине восьмидесятых годов XVI столетия тридцатишестилетний Бруно сбежал из монастыря в Неаполе и отправился странствовать по Италии и Франции, оказавшись затем в Лондоне. Обаятельный и обладавший беспокойным и строптивым характером, бывший монах жил на средства, предоставлявшиеся патронами или обеспечивавшиеся преподаванием искусства запоминания и так называемой «ноланской философии», названной им самим по наименованию маленького города близ Неаполя, в котором родился. Эта философия имела несколько корней, образовавших богатую воображением, но запутанную систему взглядов, частью которой был и эпикуреизм. Имеется множество свидетельств, указывающих на то, что поэма «О природе вещей» потрясла и перевернула все мировоззрение Джордано Бруно.